вожатский отряд ИМПУЛЬС


ДЕТИ, НЕРВЫ И НЕМНОГО РОМАНТИКИ.

1. ВЕРБОВКА

      Когда эта идея пришла в мою юную неопытную головку, я решила, что она столь же гениальна, сколь и проста. Меня осенило во время лыжного кросса, неизбежного атрибута зимних занятий по физкультуре, когда наша разношерстная девчоночья толпа, привычно срезав большой кусок дистанции, неторопливо брела по сугробам. Бегали мы, как правило, в лесопарке позади института, а не на стадионе; наша тренерша, располневшая бывшая чемпионка по легкой атлетике Светлана Николаевна, позевывая, засекала время и присаживалась на лавочку, если та не была занесена снегом. Удалившись за пределы видимости преподавательницы, мы сворачивали в лес, где принимались вести задушевные беседы, значительно сбавив темп. Таким образом мы срезали больше половины положенного трехкилометрового круга, не напрягая чрезмерно молодые организмы и интересно проводя время. Прогулявшись сквозь лес и приняв необходимые меры предосторожности, мы выползали на дистанцию недалеко от последнего поворота на финишную прямую. Вот тут надо было честно поработать, чтобы успеть запыхаться при встрече с секундомером! Зато за несколько лет мы попались на обмане всего раза два, и то благодаря “справедливым” прохожим пенсионного возраста, настучавшим тренерше о наших выкрутасах.
      Вернусь к идее. Есть у меня занудная черта: все продумывать, планировать заранее, причем заранее чрезмерно. Немудрено, что я, вечно неуверенная в себе первокурсница, в феврале месяце всерьез задумалась о том, как провести свое первое студенческое лето. Я хотела несовместимых вещей: отдохнуть и подзаработать деньжат. В стройотряде горбатиться на прополке свеклы мне не улыбалось. А улыбалась мне работа желательно не физическая, с легким романтическим налетом и хорошей компанией, да и денег много не нужно было - мне ведь тогда сигареты не требовались, из алкогольных напитков я пробовала только шампанское, а кормили и одевали меня пока что родители. Я мечтала о “вертушке” марки “Вега”, которая стоила две весенних и три летних повышенных стипендии да еще семьдесят рублей.
      И вот среди заснеженных елей, искрящихся на солнце сугробов и прочего зимнего великолепия я поняла, что мои планы осуществимы: надо ехать вожатой в пионерский лагерь. Детские впечатления тут же напомнили о том, что лучше всего быть именно вожатым - никаких “тихих часов”, ранних отбоев, запретов на дискотеки и прочих дисциплинарных взысканий. Пора влезь в новую шкуру!
      Пионерия, равно как и славный комсомол, в котором я состояла, еще дышали, но уже с тяжелым хрипом. Летние оздоровительные детские лагеря поддерживали кое-какие красногалстучные традиции, но все делалось формально, без души. Так что, если терпеть придется только это - не страшно. Я никогда не замечала в себе диссидентских наклонностей, жила и воспринимала родное государство так же, как и большинство его граждан - не сильно задумываясь о происходящем вокруг. Так подросшие дети относятся к родителям: отмахиваются от советов, как от назойливых мух, недовольно бурчат в ответ на замечания, но в глубине души понимают - как бы “предки” ни раздражали, а все ж они родная кровь. Так что, если надо будет носить на груди комсомольский значок и проводить политинформацию - приколю и проведу, это меня не затруднит!
      Одно “но” омрачало мое чудесное решение: я боялась войти в этот новый волшебный мир одна, без поддержки, без соратника. А вдруг не получится? Кто-то должен подсказать, кому-то необходимо поплакаться в жилетку. Я еще такая наивная, доверчивая и закомплексованная, мне восемнадцать будет только через два месяца. Я оглянулась вокруг в поисках “жилетки”.
      Институт считался “мужским”, девчонок на нашем потоке было всего человек двадцать, и эту двадцатку разбили на две физкультурные группы: “оздоровительную”, куда собрали всех “хроников” и прочих счастливцев, сумевших добыть справки о слабом здоровье, и “основную”, в которой, разумеется, оказалась я, ничем кроме поноса и ангины в детстве не болевшая. “Хроники” в теплом спортзале выполняли простейшие наклоны и приседания, а мы пытались обманом облегчить свою участь на улице. С девочками из других групп нашего потока я была знакома шапочно, только по физкультурным “прогулкам”; две мои ближайшие подружки входили в “оздоровительную” группу, и в нужный момент рядом их не оказалось. А мне нужно было немедленно с кем-нибудь поделиться так сильно взволновавшей меня идеей! Мне срочно понадобилась компаньонка-единомышленница.
      Мимо неуклюже прошаркала лыжами Лена Васина, единственная из нашей учебной группы Л-12, которая, как и я, не страдала немощью (или, как и я, не сумела достать нужную справку) и теперь отдувалась в лесу или на стадионе. Из окружающих меня потенциальных счастливых претенденток в мои летние подруги Лену Васину я знала лучше всех. Именно поэтому до сих пор не могу понять, как я преодолела свою робость и, дернув ее за рукав, спросила: “Лен, ты что после летней сессии будешь делать?”
      С Васиной мы проучились в группе Л-12 уже полгода, и до сих пор я не испытывала горячего желания познакомиться поближе. Во-первых, она была отличница и “зубрила”. Она могла через пару часов после сданного на “пятерку” очередного экзамена приняться штудировать материал следующего, в то время как я начинала готовиться, как правило, за ночь до предполагаемой сдачи. Во-вторых, у нее была железная сила воли. Она могла неделю питаться несладким чаем со ржаными сухарями, решив вдруг похудеть, а я на диете выдерживала часа три, не больше. В- третьих, Васина жила в общежитии, а там сложилось свое особое братство, свысока поглядывающее на нас, папенькиных-маменькиных деточек. Уже этих различий было достаточно, чтобы дальше предстоящего семинара у нас беседа не заходила. Я завидовала ее упорству, боялась ее грубоватого язычка, ее бесхитростной прямолинейности. Она же, по-моему, считала меня избалованной, ветренной и слишком благополучной.
      Тем не менее на мой вопрос она с изумлением ответила: “Не знаю,” - и посмотрела на меня как на страдающую амнезией, забывшую, какое сейчас время года. Однако, выслушав мою спутанную речь, отобрав из этого агитационного ералаша все доводы “за” и взвесив их в свой симпатичной белокурой голове, она осторожно согласилась, что идея неплохая: деньги ей нужны, а физический труд осточертел еще дома.
      Васина приехала учиться из поселка Ряпушино в дальнем Подмосковье, где все имели свои огороды, держали скотину, разводили кур и кроликов. Отец Ленки умер несколько лет назад, мать работала учительницей физики в местной школе и вместе с бабушкой-пенсионеркой поднимала на ноги двух дочерей. Ленка, старшая, выросла честолюбивой, упрямой, мечтала заниматься наукой, а не окучивать картошку в огороде, и жить в более цивилизованном месте, чем родной уголок Ряпушино. Однако Васина жалела мать и материально старалась укладываться только в свою стипендию, шумно негодуя всякий раз, когда обнаруживала по возвращении из дома “десятку”, тайком сунутую бабушкой в карман Ленкиной куртки.
      Родных Васина, безусловно, любила и уважала, но почему-то не стремилась часто навещать, хотя дорога в один конец занимала всего часа четыре. У нас учились ребята из Омска, Владивостока и даже с Сахалина, многие могли позволить себе поездку к родителям не чаще раза в год и не понимали Ленкиной нерадивости. Но она ни с кем и никогда не обсуждала своих решений, и этим тоже сильно отличалась от меня, вечно прислушивающейся к мнению окружающих.
      Васина все свои шаги по-крестьянски тщательно обдумывала, так она поступила и с моим предложением. Только через пару дней я, уже обуглившаяся от нетерпения, услышала от нее: ”Поехали!” Теперь я могла быть уверенной - она не отступит в последний момент, не бросит меня одну на съедение волкам из вожатского отряда.
      Таких отрядов в институте было три. Каждый из них носил громкое патетическое имя - “Искра”, “Буревестник”, “Вершина” - и состоял из “костяка” в лице студентов-старшекурсников, уже неоднократно вкусивших прелести вожатской жизни. Собственно, они и диктовали моду в данном коллективе, то есть отряде, именно они разрабатывали политику сосуществования вожатых - детей, вожатых - начальства и вожатых - обслуживающего персонала в летнем лагере. Этот “костяк” обучал новичков, затем оканчивал институт и исчезал из отряда, в лучшем случае оставив грандиозные байки о себе и заезжая время от времени в родной лагерь гостем, в худшем случае - не оставив даже воспоминаний. А бывшие новички становились “костяком”, старожилами, и сами принимались обучать всему, что на практике преподавалось когда-то им. Традиции в каждом отряде при этом сохранялись, но модифицировались: характеры самих вожатых вносили в них коррективы.
      У каждого отряда было свое лицо и свой подход к работе. В “Искре” все было слишком серьезно, там действительно воспитывали детей, а не совмещали отдых с зарабатыванием денег, там пели песни о вечной дружбе, играли в “Зарницу”, ставили на сцене трагедии Шекспира и читали шестилетним карапузам на ночь “Властелина Колец” Толкиена.
      В “Буревестнике” с детьми, в основном, играли в самоуправление, заключали договора: если нарушать дисциплину, то только вместе с вожатым. Понятно, что ребенку хочется ночью искупаться, влезть в колхозный сад за вишней, смотаться в кино на вечерний сеанс, он хочет свободы, какая бывает, по его представлениям, у взрослых людей. Но если ты считаешь себя взрослым, то выйди утром на зарядку, покажи свою самостоятельность на уборке территории. Не хочешь спать в тихий час - никто силком не заставляет, только веди себя тихо, не мешай другим. Лозунг работы был таков: взрослый человек не только качает свои права, но и понимает свои обязанности.
      В вожатском отряде “Вершина”, похоже, раньше всех поняли, что дети хотят отдыхать в прямом смысле этого слова. Дети устали от учебы, от линеек, от смотров строя и песни, от пионерских слетов, классных собраний и прочих мероприятий. И если лагерное начальство требует этих самых мероприятий, а ребят туда не затащишь, надо обращать все в грандиозную шутку. И ругаться с начальством, разумеется.
      Когда мы с Васиной на подгибающихся от страха ногах подошли к дверям студенческого профкома, мы, конечно, о подобных тонкостях понятия не имели. Мы даже не знали, как много у нас этих самых вожатских отрядов. Мы собрались отдохнуть и заработать денег, вот умора! Не представляю, как бы я поступила, если бы узнала тогда, что рабочий день мой будет состоять из 24 часов в одних сутках, несколько раз в течение пяти лет мне непременно померещится тюремная решетка, самыми горячими желаниями станут “поесть” и “поспать”, я научусь курить и пить разбавленный спирт, у меня выработается жесткий командный голос и прочее, и прочее… Может быть, я бы предпочла поехать на прополку свеклы. Но мой вожатский стаж составляет теперь пять лет, и еще больше лет я скучаю по этой сумасшедшей жизни, оставшейся в прошлом...
      А пока мы с моей зеленоглазой светловолосой подружкой, смущаясь и дрожа от волнения, вступали на новую стезю, не имея о ней ни малейшего представления, кроме романтического бреда о братстве и послушании да полустертых воспоминаний о собственном пионерском детстве.
      У дверей профкома Васина отловила какого-то профсоюзного лидера и объяснила горячее желание двух зеленых глупеньких первокурсниц. “Щас, без проблем!” - воскликнул лидер, явно приветствуя наше начинание, и умчался вдаль. Через минуту он вернулся уже не один, а с пухленьким дядечкой, обладателем поросячьих глазок, здорового румянца и нервной жестикуляции. Лидер осторожно поинтересовался, не желаем ли мы пойти в конкретный отряд, работать в конкретном лагере и не ставим ли мы каких-либо еще конкретных условий. Мы заверили его в нашей полной некомпетентности в данном вопросе, после чего, оттеснив лидера, толстячок расплылся в улыбке, протянул руку и с облегчением произнес: “Ну, раз вам все равно, идите ко мне! Я - Разумовский.” О том, что вожатский отряд, куда нас завербовали, называется “Вершина”, мы узнали недели через две, на первом собрании, а о том, что там произошел какой-то конфликт или раскол, вследствие чего образовалось много вакантных мест, и новички были на вес золота, - еще позже, во время работы.
      Разумовский, при всей его суетливости, был очень толковым организатором. Он оказался старше нас всего на два года, а уже ходил в “должности” старшего вожатого. Раз в неделю Разумовский исхитрялся находить свободную аудиторию и собирать нас на обучение. Эти уроки посещались всеми с удовольствием: “старики” важничали, показывали стандартные конкурсы, учили нас, как правильно общаться с детьми, делились своими “ноу-хау”, без конца рассказывали невероятные истории, “новички” слушали с разинутыми ртами и, конечно, всему безоговорочно верили.
      Мы были заранее немного напуганы предстоящей работой, наслушавшись приукрашенных вожатских баек, но отступать не могли: ведь каждый начинающий уже видел во сне сказочный сосново-еловый лес, и речку с неспешным течением, и весело журчащий родник, и бескрайнее звездное небо, покрывающее уютным космическим одеялом тесную молодую компанию, поющую ночью душевные песни у костра. После подобной психологической обработки мы хотели ворочать горы и совершать подвиги.
     
2. КОЛЛЕГИ

      В конце апреля на очередном собрании решили, что больше “заседать” и заниматься обучением “новичков” времени нет: всем предстояло досрочно сдать сессию, так как к вожделенной вожатской работе надо было приступить уже в первых числах июня. Так что нам с Васиной назначили по опытному напарнику, каждый из которых в процессе работы должен был передать секреты своего мастерства. А чтобы в первый раз не было страшно, нам доверили самый “легкий” в управлении возраст детей - средний, 9-12 лет. Считается, что они уже достаточно взрослые, чтобы понять, что хорошо, а что не очень, и в то же время достаточно маленькие, чтобы не “качать” свои права и подчиняться вожатому.
      По старой привычке детей мы называли пионерами. Это слово настолько прижилось в нашем вожатском жаргоне, что употреблялось и употребляется до сих пор по отношению к воспитанникам, даже бывшим.
      Почему-то именно первых своих пионеров я совершенно не помню. Мне было с ними неинтересно, хотя я была обязана их развлекать, следить, все ли в порядке, укладывать спать, петь песни на ночь, рассказывать истории, никому не давать в обиду, заставлять их убирать за собой посуду, выгонять на зарядку, выслушивать их не всегда приятную критику, вытирать им слезы и купаться с ними в речке, даже если вода холодная, и я этого вовсе не хочу. Я взяла на себя ответственность за их хороший и безопасный отдых. Ответственность в том числе уголовную.
      Надо отдать должное моему напарнику Гере Каранову: он слишком много нервов потратил из-за моей неопытности, но ни разу не прошипел мне в спину какую-нибудь колкость. Я бы на его месте не сдержалась.
      Гера был на несколько лет старше нас с Ленкой и выглядел в наших глазах умудренным опытом мужиком, этот имидж подчеркивали и его характер, и манера одеваться, и внешность. Крепкий, жилистый, невзрачный, маленького роста, он вечно носил брезентовую походную куртку, практично-темные майки и штаны из прочного материала. В Гериных необъятно-многочисленных карманах всегда можно было обнаружить самую необходимую именно сию минуту вещь - от иголки с ниткой до топора. Он мог показаться на первый взгляд занудой, так как не просто говорил, а непременно рассуждал, но советы его были мудрыми, как соломонов суд, и дети Каранова любили и уважали. Сначала я даже побаивалась сурового напарника, да и не только его.
      Я вообще при возникновении любой мало-мальски внештатной ситуации внутренне впадала в панику. Боялась начинать какой-нибудь конкурс - а вдруг дети скажут, что им не интересно, и разбегутся? Боялась укладывать их спать - вдруг они не послушают, начнут шуметь, хамить? Я знала, что не имею права поднять на них руку, а как по-другому заставить ребенка не хулиганить во время нуднейшей речи начальника лагеря на линейке? Пообещать конфетку?
      Именно обещания конфеток и раздавал Ленкин напарник по имени Косинцев Олег, который был невероятно привлекателен - высокий хладнокровный блондин атлетического сложения, этакий Аполлон Бельведерский с вечной печатью загадочной меланхолии на лице. Васина потеряла голову, сон и аппетит с момента их первой же встречи.
      Олег любил преподавать нам теорию: “Девчонки, - говорил он своим бархатным голосом, вальяжно развалившись на скамейке возле корпуса, - из двух вожатых, работающих с отрядом, дети любят только одного. Другого они всегда боятся и уважают. Ведь из двоих людей кто-нибудь обязательно добрее! В данном конкретном случае, Леночка, дети выбрали кумиром меня, значит, я буду расточать ласку, потакать им, а ты кричи, ругай. Зато они будут слушаться тебя, а не меня. И когда я уеду на выходной, а подменить меня будет некем, у тебя не будет проблем с дисциплиной в отряде”.
      Васина жаловалась мне, что детки Олега все-таки слушаются и обожают. Мой напарник Гера Каранов утешал подругу:
      - Не грусти, Ленка, авторитет Косинцева - дешевый. В критической ситуации его идиллический образ рассыплется, как карточный домик. Дети потом поймут и оценят тебя, так что держи хвост морковкой!
      “Потом” Васина не хотела, а “сейчас” стоило красавцу-напарнику зайти в пионерскую палату, как там, словно по волшебству, воцарялась уважительная тишина, или, наоборот, раздавались восторженные вопли. Появление вожатой Лены часто вызывало опасение, замешательство и откровенное нежелание подчиняться. По двадцать раз на дню Ленка взывала к совести пионеров, играющих в запрещенные в детском учреждении карты, или пропадавших последние два часа в неизвестном направлении, и каждый раз получала в ответ словесную оплеуху: “А нам Олег разрешил!” Что ни говори, очень редко пионеры “понимают и оценивают”, кто же их в действительности воспитывает.
      В ответ на наши с Герой упреки Олег оправдывался, что сам начинал именно так - рыча на подопечных и бегая за ними по лагерю с высунутым языком. И не надо, мол, вмешиваться в его методику обучения напарницы. При этом Косинцев обаятельнейше улыбался, и нам казалось, что он по-своему, возможно, прав.
      Гера и Олег были совершенно разными и внешне, и внутренне, но, как ни удивительно, крепко дружили. Олег покорно сносил все Геркины справедливые нравоучения и обзывал его старым занудой, только когда мой напарник становился совсем уж несносным.
      Был у ребят еще один хороший приятель, довершающий это странное трио, - длинный, худой и никогда не унывающий Димка Зотов. Этот несокрушимый оптимист так же не походил на вечно сурового и морализирующего Геру, как и на любующегося на свое отражение в каждой луже Олега. В самую тоскливую минуту, в самой безвыходной ситуации Зотов, столь же некрасивый, сколь обаятельный, упрямо верил в счастливый исход и принимался убеждать всех вокруг в непременном “хэппи-энде”, энергично потряхивая в подтверждение своим черным, как смоль, кудрявым чубом.
      Димка работал со старшими детьми, чем сразу же снискал уважение у меня и моей подруги Васиной. Ленка быстро сдружилась с ним и приобрела дурацкую, на мой взгляд, привычку “плакаться” Зотову на Олега.
      Васина злилась на Олега за то, что ей тяжело с детьми, за то, что он не обращает на нее, без памяти влюбленную, никакого особенного внимания, и от этой злости еще больше грубила, упрямилась, хмурилась, морила себя диетами и вообще стала похожа на ежа. Но в редкие минуты душевного равновесия она позволяла себе улыбнуться, обычно это происходило в отсутствие напарника. И зря, потому что улыбка у Ленки была потрясающая, по-настоящему голливудская, во все ее тридцать два красивых белых зуба, и если бы Олег почаще видел смеющуюся Васину, может, у них бы что и вышло.
      Меня ее ежедневные посещения Димкиной вожатской, почему-то, раздражали. Тоже мне, нашла “подружку”!
      - Заложит тебя Зотов когда-нибудь твоему Олегу! - мрачно предрекала я. - Что ты к нему бегаешь?
      - Он в меня заряд оптимизма вселяет, - заявляла мне Васина. - Тебе-то что, завидно? Димка - классный парень, жаль, не в моем вкусе. Но с ним безумно интересно!
      - Смотри, Олег решит, что у вас с Димкой роман. Упустишь свой шанс!
      - Чего ты кипятишься, Поль?! - искренне изумлялась Ленка. - Ты что, ревнуешь? Так зря! Я Зотова эксплуатирую в качестве психотерапевта: поговорю с ним - и вроде Олега уже не так сильно ненавижу.
      Ничуть я не ревновала! Просто в последние дни без особых причин раздражалась, вдруг все начинало валиться из рук, даже смех был каким-то нервным. Дети, похоже, ощущали мое состояние и совсем отбились от рук. Я не могла ничего толком объяснить ни им, ни себе, и чувствовала себя неуравновешенной идиоткой. Подобные ощущения уверенности не прибавляют, и я боялась, что не дотяну до конца смены: плюну на все и уеду домой. “Лечить” меня взялся Гера Каранов.
      Гера, как я уже говорила, в отличие от Олега, занимался прямо-таки самопожертвованием. Он готов был взять на себя роль “орущего тирана”, но меня не устраивало быть сладенькой мамочкой именно из-за того, что я опасалась остаться с детьми в этой роли наедине. Они же меня сожрут, растопчут! Гера постоянно вдалбливал в меня: ты можешь, ты не боишься детей, они тебя непременно послушаются, им с тобой интересно, не панибратствуй, не фамильярничай, держи с детьми дистанцию, но будь лучшим другом. Легко сказать! Я очень хорошо помню эту противную внутреннюю дрожь перед каждым обращением к своим подопечным - а вдруг они сейчас рассмеются мне в лицо?
      Крепкая мужская поддержка сделала свое дело: отношения с детьми начали налаживаться. Я стала замечать, что Гера не упускает случая лишний раз подчеркнуть нашим пионерам, какая я хорошая, умная, добрая, справедливая, красивая и талантливая. Мне было стыдно, но Гера сказал, что это необходимо для того, чтобы я поверила в себя.
      - Герка, ты - самый лучший человек на свете! - как-то сообщила ему я, пребывая в телячьем восторге. - В конкурсе пародий у меня участвовал весь отряд! И тебя рядом не было! Ты хоть понимаешь, что это значит? Им было весело, а мне не было страшно!
      - Это надо непременно отметить! - оживился напарник. - Я с выходного припрятал пару бутылок сухого вина. Надеремся сегодня после отбоя?
      - Что, вдвоем? Ты, Герка, обалдел: даже самые синие алкоголики пьют по трое! Берем в долю Васину?
      - И Васина будет с тоской взирать на дверь, если мы не пригласим Олега.
      - Раз Олега, тогда и... Зотова? - почему-то последняя фраза мне далась с трудом: голос предательски охрип именно в этот момент.
      - И Зотова! - весело подтвердил Гера.
      Около двенадцати ночи, угомонив подопечных, мы потягивали кислый венгерский “Рислинг” из граненых стаканов в Гериной вожатской. Олег по- пижонски кипятил свою порцию с добавлением пары кусочков сахара, гордо именуя свое произведение “глинтвейном”. Димка насмешливо и немного высокомерно объяснял нам, что настоящий глинтвейн якобы готовится из красного десертного вина, специй и фруктов. Гера блаженно мурлыкал “Безобразную Эльзу”, подбренькивая себе на потрепанной в многочисленных пьянках и походах гитаре. Васина с поразительной частотой демонстрировала нам свою очаровательную голливудскую улыбку и не отрывала глаз от Олега Косинцева. Я... Мне просто было хорошо в этой компании, спокойно, надежно, в голове трепыхались ленивые нетрезвые мысли о всеобщем братстве, о том, как вся эта великолепная четверка мне дорога и бесконечно мною любима...
      За этой сходкой, конечно, пошли следующие, часто к нам присоединялись и другие приятные люди - приходили, уходили, но мы отныне всегда держались впятером: тесным кружком на общевожатском глобальном празднике, сплоченной группкой перед гневным начальством на планерке или просто маленькой компанией поздним вечером трудного дня в чьей-нибудь вожатской.
      Иногда ночью мы пробирались через лес, высокие корабельные сосны шумели над головой, мы спотыкались в темноте об их мощные корни, Олег свистящим шепотом вещал преувеличенно пугающие легенды, мы давились от смеха и хватались друг за друга, чтобы не упасть на неровной тропинке. Лес внезапно обрывался, мы спускались бегом по травянистой круче к узкой полоске пляжа и реке, освещенной призрачным лунным сиянием, на ходу сбрасывая одежду и разбегаясь в стороны: мальчики - направо, девочки - налево. Непередаваемый восторг вызывали в каждом из нас эти ночные купания нагишом в теплой черной густой воде, будоражило ощущение безграничной свободы и в то же время полной безмятежности, невесомости и защищенности, как в материнской утробе. Мы то сближались, дразня друг друга бледными размытыми очертаниями обнаженных тел, то расплывались далеко-далеко в стороны, и река разносила нашу перекличку.
      Потом, с трудом разыскав в тусклом лунном свете одежду, зажигали костер и грелись, рассевшись кружочком и болтая обо всем и ни о чем. Часто, вернувшись с ночных “променадов”, мы с Васиной продолжали до рассвета задушевно беседовать, то поднимаясь до философствований, то опускаясь до банальных сплетен. Как, например, все-таки тяжело работать с Олегом! И как замечательно, что первым напарником моим стал Гера.
      Я и в самом деле считала, что с Карановым мне повезло. У нас с Герой были похожие взгляды на жизнь, отношение к детям и сверстникам, общие увлечения и представления о проведении досуга. Могло, ведь, получиться совсем наоборот, а работать в паре с неприятным человеком, ежедневно тесно общаться, не показывая своих чувств, очень трудно. Вот Зотов оказался пострадавшим: его напарница Оля Марченко стала частым предметом обсуждения на наших вечерних посиделках. Обычная милая девчонка, общительная, улыбчивая, имела страсть, которую даже не собиралась хранить втайне от других. Оленька тащила все, что под руку попадется: тарелки из столовой, шариковые ручки, теннисные ракетки, вешалки для одежды, в стеклянную банку с водой собирала кусочки сливочного масла, оставшиеся от завтрака, сушила хлеб. Зачем ей все это нужно в таком количестве, она охотно объясняла желающим - Марченко осенью собиралась замуж, родители ее жили небогато, свадьба требовала больших капиталовложений, тарелки и вешалки пойдут Оле в приданое...
      - А масло ты тоже будешь до осени хранить без холодильника? Испортится, ведь! - язвительно поинтересовался как-то у нее Зотов.
      Но Оленьку слова напарника ничуть не смутили. Она объяснила невозмутимо и рассудительно:
      - Не испортится. Я воду холодную два раза в день подливаю. До осени, конечно, вряд ли доживет, - с сожалением вздохнула она, - но не пропадать же добру! Оно ж с кухни свиньям на прокорм пойдет!
      Еще Оля сокрушалась, что постельное белье выдают вожатым на руки под расписку: сколько взяли накануне банного дня комплектов, столько и должны вернуть. Не утащишь! Естественно, дети постоянно теряли полотенца, таская их на пляж, пропадали даже наволочки и простыни. Потом-то все эти дешевые тряпки, как правило, находились, но почему-то именно в день сдачи грязного белья в прачечную большинство моих коллег отчаянно ругались с завхозом, которая в каждом из нас подозревала вора и грозилась удержать из и без того небольшой вожатской зарплаты стоимость утерянных вещей.
      Подобного Оля уже не могла вынести: мало того, что ей не удавалось приумножить свое добро, тут еще существовала угроза лишения части “собственности” из-за разгильдяйства пионеров! И в очередной банный день Марченко предложила Зотову вообще не выдавать пионерам полотенца, чтоб не теряли. Или выдать одно на двоих. Или только девочкам - они аккуратнее. Ну хотя бы только полотенца для лица: если отдать детям еще и ножные, тогда уж точно потом не отчитаемся перед завхозом! Димка на это покрутил пальцем у виска, и Ольга заткнулась.
      Зотов какое-то время пытался убедить напарницу в пользе бескорыстия, даже как-то перевоспитать, затем старался обижать ее насмешками, когда не помогло и это, попытался не обращать на Оленькины странности внимания. Но всему есть предел. Димкины пионеры тренировались перед общелагерным чемпионатом по настольному теннису, и Зотов перерыл всю свою вожатскую, отыскивая коробку с мячиками, которую недавно выпросил у завхоза, пустив в ход все свое обаяние. Почесав в голове, вспомнил, что напарница на днях предлагала складировать весь спортинвентарь в ее комнату. Но Ольга спокойно и невозмутимо ответила, что пару дней назад раздала все мячики детям, небось, потеряли, вот пусть сами и ищут! Каково же было удивление Зотова, когда спустя несколько дней, доставая со шкафа по Олиной просьбе какие-то рулоны гофрированной бумаги, он получил по голове той самой коробкой с мячами.
      - Ты что, по ночам в пинг-понг играешь? - разозлился Димка.
      - Какие мы бескорыстные! - равнодушно пожала плечами Марченко, даже не пытаясь оправдаться.
      Наш приятель твердо решил отказаться от работы с Ольгой. Разумовский, выслушав его предложение, сильно не удивился, но велел дотянуть хотя бы смену. Зотов честно “дотягивал”, периодически жалуясь друзьям на новые выходки напарницы:
      - Ведь Ольга неглупая девчонка, симпатичная, детей по-своему любит, не ленивая. Так какого черта она, как клептоманка, тянет все, что плохо лежит? Сегодня отводила пионера в медпункт и приволокла оттуда полсумки бинтов. Я ей говорю: ты что, хочешь кружок санитарок вести? А она меня бесхозяйственным обзывает! Ненормальная какая-то!
      Мы с Васиной прыснули от смеха.
      - Может, она и впрямь клептоманка? - предположил Гера.
     
      - Помоги мне тогда, Господи! - картинно взмолился Зотов, чем вызвал смех даже у бреющегося перед зеркалом Олега, который всегда к этой процедуре относился чрезвычайно ответственно: ведь любое внезапное сокращение лицевых мышц могло привести к порезу, уродующему его привлекательность.
      Разумовский сдержал слово - в июле Оле Марченко дали нового напарника, молоденького Лешку Новикова. Зотов вздохнул свободнее, но остался при этом без отряда - ему пришлось согласиться работать вместо Алексея подменным вожатым.
      Мы с Васиной к этому моменту уже ощущали себя бывалыми воспитательницами и горели энтузиазмом снова ринуться в бой. За первый месяц в лагере я избавилась от некоторых комплексов и почувствовала, что могу управлять, даже не сильно напрягая голосовые связки. Меня спросили: с какими детьми хочешь работать в следующей смене? И я выдала свою мечту, не надеясь, что мне доверят, и не думая, что я справлюсь: хочу работать со старшими.
3. ДЕТКИ

      На предварительную запись детей по отрядам я опоздала из-за экзамена. Каждый отъезд в пионерский лагерь сопровождался досрочной сдачей сессии. В этом были свои минусы - отсутствие свободного времени на подготовку, и свои плюсы - более лояльное отношение преподавателей. Последние почему-то постоянно пребывали в заблуждении насчет студентов-“досрочников”: якобы стремление сдавать раньше основной толпы возникает только у учащегося с большим багажом знаний по данному предмету. Частенько преподаватель, искренне изумляясь непроходимой тупости “досрочника”, списывал незнание материала на волнение и рассеянность, а уж если рука не поднималась поставить даже “удовлетворительно”, то разрешал нерадивому студенту прийти еще раз в день основной сдачи экзамена без последствий в виде “двойки” в ведомости. Так у меня и вышло с экономикой: надеялась проскочить “на халяву” в конце мая, но преподаватель заметил мое отвращение к сей науке, и мне пришлось сдаться на милость победителя - “двойку” я не получила, но обязалась явиться в последних числах июня и честно сдавать с группой.
      Мельком встретившись в коридоре института с коллегами по воспитательной работе, я получила краткие инструкции насчет места встречи, времени отправления и прочих организационных мелочей. Так что следующую партию своих детишек я повстречала за полчаса до отъезда, и отступать уже было некуда. День и так был не жаркий, но меня еще больше затрясло в ознобе, когда ко мне подвалил шаркающей походкой детина двухметрового роста с сигаретой в уголке рта и ленивым вопросом: “Ты, что ли, первый отряд?”
      - К-как твоя фамилия?.. - робко промямлила я.
      - Давыдов.
      - А лет тебе сколько, пионер?
      - Шестнадцать.
      Мне было восемнадцать с половиной. Куда меня занесло?! Это чучело не то, что слушать меня не станет - в мою сторону даже голову не повернет, когда ему вздумается прогуляться за территорию лагеря или попить пивка с ребятишками из близлежащей деревни.
      “Пойду к девочкам знакомиться,” - решила я, надеясь на утешение после такого потрясения. Большинство девочек ехали явно не в первый раз, друг друга хорошо знали и уже раздробились на разнообразные “кланы” по интересам или еще каким-то непонятным мне пока признакам. Вся эта модно одетая стайка встретила меня холодно и настороженно. Я с ужасом вспомнила, как накануне отъезда покидала в большую сумку всевозможную походную одежонку: потрепанные джинсы, майки, свитера. Куртка моя, в семейном быту называемая “колхозной”, была старой и потертой, стоптанные кроссовки в последнее время самым приличным образом использовались для похода в близлежащий магазин.
      Униженная и закомплексованная, я поплелась к Васиной, которую тоже “потянуло на старшеньких”, и ей доверили второй отряд. Ленкины детки мне показались на голову ниже, в десять раз скромнее и в сто раз послушнее моих. С гримасой презрения выслушав мои страдания, Васина кивнула в сторону своих пионерок и резюмировала, чеканя слова и уперев в бока крепкие крестьянские руки:
      - Если эти соплячки рискнут высказать свое мнение о моей манере одеваться, им придется до конца смены ходить строем даже в туалет.
      - Тебя, конечно, Олег приучил корчить перед детьми из себя надзирательницу, но, по-моему, это перебор. Надо же и симпатию какую-то завоевывать.
      - Иди-иди! Обнимайся со своими хулиганами! Целуйся со своими маменькиными дочками! И заодно спроси: они ручками белыми умеют что- нибудь? Ну, пол помыть, что ли, бельишко простирнуть?..
      - Ты, Васина, взбесилась! При чем тут...
      Она меня перебила зычным криком: “Втор-рой отр-ряд! Становись!” Я понимала, с чего вдруг моя светловолосая коренастая подруга так завелась: она по полгода копила с каждой стипендии на какую-нибудь дешевую блузочку, а когда навещала мать, то не ходила с нею в театр, а пропалывала грядки или помогала проверять ученические тетради. Озлобленность на жизнь проявлялась в ее грубости, и меня часто спрашивали, как я терплю такое взрывоопасное общение? Я действительно не обращала внимания на повышенный голос, прощала не самые приятные эпитеты, которыми она меня щедро наделяла, иногда глубоко в душе обижалась, но быстро обо всем забывала. Рядом с Васиной у меня появлялось ощущение “как за каменной стеной”, она казалась мне умнее, красивее, наглее и увереннее, с нее хотелось брать пример, и в то же время Ленка была такой же, как я, человеком моего круга - не эталоном и не идолом, слава Богу.
      В данной ситуации я с ней не согласилась, однако спорить, как всегда, не стала, а молча направилась к своему автобусу. И вовремя! Иначе пропустила бы увлекательное зрелище под названием “падение авторитетов”. Переросток Давыдов, собрав вокруг себя восхищенную толпу мальчишек, ловя заитересованные взгляды девочек, пытался пускать колечки дыма, и если честно признаться, ему это удавалось. Геры поблизости не оказалось, и я храбро рванулась отнимать “запретный плод” у негодяя, поправшего святую лагерную традицию: “Дети не курят.” Но тут какая-то маленькая худая пожилая женщина в испорченных шестимесячной завивкой кудряшках, оттолкнув меня, вихрем подлетела к здоровяку и стукнула его сухой ладошкой по губам:
      - Алеша, сколько же раз я повторяла тебе, что курить вредно! Немедленно выброси эту гадость! Ну, как не стыдно, ей Богу...
      Самое удивительное, что Давыдов послушно выплюнул сигарету, покраснел и молча отвернулся. Тетенька схватила его за руку и потащила ко мне: так в детском саду несмышленого младенчика знакомят с воспитательницей.
      - Я - Вера Ивановна. А вы уж последите, деточка, за моим сыночком! Он бывает непослушным, так Вы сразу бегите ко мне: я его мигом приручу! Вас как зовут? Полина? Алешенька, слушайся Поленьку! Ты понял меня, дегенерат? Побегу. Дела!..
      После этой тирады ее словно ветром сдуло, а Давыдов обессилено опустился на корточки и притих.
      Подошел Гера в смешной полосатой майке, полоски располагались поперек туловища, как на тельняшке, и от этого мой напарник казался еще шире и меньше ростом. Он спросил:
      - Чего здесь нужно было врачихе?
      - Врачихе?
      - Вера Ивановна Давыдова, врач детского оздоровительного лагеря.
      - А! Сыну по башке настучать приходила за курение. Кстати, нашим пионерам всем по шестнадцать?
      - Ты что, шестнадцатилетних сюда брать не положено.
      - А Давыдов?
      Гера усмехнулся горько и презрительно:
     
      - Она только ради него и ездит в лагерь, боится оставить в каникулы с дружками-уголовниками.
      - Хорошее начало, - мое сердце сжалось в недобром предчувствии. - Ну, тут хоть мамаша налицо: есть, кем напугать. А остальные?
      - Девочки ничего, вон та высокая, с ямочкой на подбородке - Мила Захарова, на нее можно положиться, была в отряде у Семушки год назад. Врать не любит, обо всем имеет свое мнение, командовать не стремится, но все почему-то к ней тянутся. И вообще, Полина, сразу ищи среди них лидера, даже потенциального, - не промахнешься.
      Коротко стриженая стройная симпатичная брюнетка Мила нравилась женской половине отряда в той же степени, что и мужской. Согласитесь, такое встретить практически невозможно. Ребята с Милой флиртовали, подставляя подножки, наперебой приглашали танцевать на дискотеках и подбрасывали записочки. Девочки хихикали в уголках, делились секретами макияжа и охотно сплетничали, будто видели в ней не соперницу, а опытную старшую подругу, на которую надо равняться.
      Пухлую светловолосую и веснушчатую Катю Ведунчикову тоже все любили, но еще больше уважали за ум и рассудительность. Мальчики, похоже, не испытывали к Кате любовного томления, но эта некрасивая девочка после отбоя рассказывала в мужской палате страшные истории, и пацаны слушали ее, затаив дыхание. К ней первой они бежали хвастаться после выигранного футбольного матча и именно ее во всех случаях выдвигали отстаивать интересы отряда, лишенного дискотеки или очередного купания. Девчонки рядом с Катей начисто лишались жеманности и глупых сантиментов, не стеснялись изливать душу и просить совета.
      Среди сильной половины помимо посрамленного Данилова выделялись двое: красивый, самоуверенный парень в грубой рубахе камуфляжной раскраски и кирзовых сапогах с замечательной фамилией Матюков, да еще низкорослый “мажор” Аркаша Смугляков. Они никак не могли существовать в одной команде, настолько различались.
      Аркаша, во-первых, был обладателем плейера с маленькими колонками, во-вторых, одевался так круто, что даже завзятые модницы только разевали рты, в-третьих, хвастал своим участием в музыкальных тусовках. Ростом метр с кепкой, он гордо и небрежно припоминал, как месяц назад в каком-то баре повстречал Вячеслава Бутусова, жал ему руку: “Классный мужик, и кстати, не выше меня.” Аркаша был абсолютно не жаден: охотно давал поносить дорогие шмотки или послушать плейер, который тогда был в диковинку, к тому же обыкновенные родители, в основной массе скромные инженеры, боясь воровства, запрещали чадам брать с собой ценные вещи. Вожатых “мажор” слушался, так как считался примерным мальчиком, но поглядывал на нас свысока и тесно общаться не стремился. В лагерь Смугляков попал с двоюродным братцем - дородным и плечистым Колей, верной своей “шестеркой”. Путевки купила на заводе Колина мама.
      Матюков, или Матюня, вызывал у меня большие опасения своей приверженностью к анархии, которые, естественно, оправдались. Стоило отвернуться, он тут же, не снижая голоса, пересыпал свою речь нецензурными словечками, как будто к этому его обязывала фамилия. С самого начала я была для него пустым местом, и это меня крайне злило. Девочки на него заглядывались, несмотря на его нарочито небрежный гардероб, - по-моему, он принципиально даже не расчесывался, - и мне не хотелось, чтобы Матюня в приватной беседе презрительно усмехался, называя меня “эта”. Я мечтала для всех детей стать личностью и при явном пренебрежении к своей персоне объявляла войну в одностороннем порядке до полной победы или поражения. Если пионер, в конце концов, начинал обращаться ко мне по имени, выполнять мои приказы, спрашивать у меня совета и делиться переживаниями, это и была победа.
      Правильно ли я поступила, объявив негласную войну Давыдову, “мажору” Аркаше, Матюне, независимой Миле Захаровой и всем, поддавшимся их обаянию и влиянию, не знаю. Но как только мы сели в автобус, я словно превратилась в сжатую пружину, пробыв в таком состоянии почти всю смену.
      С Аркашей мы нашли общий язык неожиданно просто. В первый же вечер он примчался в женскую палату, где я перед отбоем бренчала на Геркиной бывалой гитаре “Гуд Бай, Америка”. Выяснив, что я могу исполнить еще “Кино”, “Крематорий”, “Алису”, “ДДТ” и прочее, он попытался организовать мои ежевечерние гастроли в мужском крыле, словно заправский продюсер. Не на ту напал! Во-первых, я тут же потребовала высокий гонорар по принципу “ты - мне, я - тебе”: я вас развлекаю, вы, голубчики, мне помогаете хотя бы тем, что не прекословите. Легкий шантаж. Во- вторых, я о своих вокально-инструментальных талантах была скромного мнения и боялась, что ребятки при частом употреблении быстро пресытятся “товаром”, и мне тогда нечем будут их коварно заманивать в свои сети.
      С девочками поладить оказалось еще проще. Я хорошо помнила свои детские годы, проведенные в пионерлагерях: “песенники”, девичьи анкеты, примитивное гадание на картах, первые объятия в тесном танце на дискотеке, задушевные разговоры поздно ночью в палате у мальчиков, непременный атрибут ночных посиделок и прогулок под луной - риск быть пойманными на месте преступления, вдруг и совершенно не к месту легкий матерок высоким нежным голосом, первая сигарета, которая кружит голову и дерет горло. Короче, сплошное озорство, жеманство, “сопли и слюни, кругом сердца и ангелочки”, по выражению Матюни. Я над ними посмеивалась, но могла понять: в каждом жесте, слове, поступке с ужасом и стыдом узнавала себя четыре-пять лет назад. Такая же наивная дурочка, трепетно ожидающая, когда ее заметят и оценят...
      Девочки хулиганили в меру, выражали свое недовольство не слишком часто, благосклонно слушали мои ночные байки по мотивам Конан Дойла, По, Сименона и русских народных вымыслов, неохотно выползали на зарядку, но ведь выползали в конце концов! Катя Ведунчикова так покорила меня своей серьезностью, рационализмом, бескорыстием и полным отсутствием зависти, что быстро стала моей правой рукой. Я бы доверила ей перевозку миллиарда долларов наличными. С Милой Захаровой мы тоже подружились, общаться с ней было приятно и необременительно, она оказалась умным и тонким собеседником, к тому же предпочитала всегда говорить правду. Сверстники смотрели ей в рот, навязывали дружбу, и Мила ко всем была одинаково внимательна. Разве можно ожидать от таких девчонок неприятностей? Если бы я знала, что примерные мои детки нанесут мне вскоре удар в спину!
      В начале смены хорошей традицией в старших отрядах считалось проведение “вечера знакомств”. Романтические песни и задушевные разговоры у костра перед ужином, дискотека по поздней ночи сближали пионеров с вожатыми и друг с другом.
      Накануне вечера знакомств мы собрались с Герой в его комнате, позвав на помощь Васину и Зотова, на импровизированный консилиум. Ленке с Олегом предстояло днем позже подобное мероприятие в своем втором отряде, а Димка пришел, что называется, за компанию, - он ведь в июле работал сменным вожатым, и мог пока помогать всем отрядам понемногу. На повестке дня стояли два важных вопроса: как удержать детей от буйного веселья, и как нам самим успеть попраздновать, ведь после отбоя собирались отмечать день рождения Олега?
      Ради “вечера знакомств” начальник лагеря Уткин милостиво разрешил перенести пионерский отбой на двенадцать часов ночи. Если вам пятнадцать лет, и вы находитесь в компании таких же нормальных тинэйджеров, подобный приказ покажется вам издевкой и непременно взорвет ваше самолюбие. Можно было предугадать, что начнется в палатах после отбоя: хорошо, если мы хотя бы одного человечка застанем на своем месте.
      - Гер, я больше всего неуверенна в наших пацанах. У Матюни какие-то старые связи среди местных подростков. Они запросто притащат ему спиртного в любом количестве. Представляешь, что будет? - О том, что детки могуть употреблять наркотики, я тогда даже не могла предположить.
      - Придется дежурить в холле и коридорах. Дим, поможешь?
      - О чем речь! Втроем-то точно справимся! - как всегда оптимистично заявил Зотов.
      - Ага! А они у вас в окно пойдут на прогулку, - злорадно воскликнула Ленка.
      - А мы у них одежду отберем, - невозмутимо возразил Зотов.
      - Пьяному море по колено - пойдут раздетые. К тому же на улице тепло, - внесла и я свою лепту.
      - Что же ты, Полина, считаешь их прямо-таки законченными уголовниками?!- возмутился Гера. - Ведь подавляющее большинство - нормальные домашние дети, а по твоим словам они - неуправляемые монстры.
      - Боюсь я, как бы беды не вышло. Лучше перестраховаться. За девчонок я отвечу, а как уследить за мужиками - не понятно.
      - Не дрейфь! Вот что, нам надо сделать так, чтобы они вели себя смирно после двенадцати. Так?
      - И лучше бы они спали, - поддакнула я.
      - Тогда... Тогда...
      После минутной паузы Ленка неуверенно произнесла:
      - Может, их “умотать” физическими упражнениями, чтобы они сами спать захотели? Правда, непонятно, как их заставить?.. Да и нехорошо это как- то.
      - Нормально! - обрадовался Гера. - Этим кабанам работа только на пользу пойдет. И не надо никого заставлять - сами захотят. Мы же не будем им предлагать бессмысленную пробежку по стадиону. Мы поступим хитрее: дадим что-нибудь интересненькое. Осталось продумать детали!
      После разговора я почувствовала себя более уютно: план действий был составлен, да и Димка будет рядом. Я вдруг поймала себя на том, что последнее утверждение вызывает во мне непонятный восторг и радостное томление в предвкушении прекрасного завтра. “Ты, глупенькая девочка, сходишь с ума, - решила я. - Уж не влюбилась ли ты в нашего славного товарища? Признавайся!” И тут же испуганно начала оправдываться перед собой, вредной и язвительной: “Ерунда! Какая там любовь! Просто он классный друг. Надежный, интересный, смешной. И все они - и Гера, и Олег, и Димка - прекрасные ребята! Нас связывает общее дело.”
      Что я понимала о любви в неполных девятнадцать лет? Мой скудный из-за обилия комплексов опыт общения с мужским полом не позволял мне угадывать чувства других и делать правильные выводы. Об интимных отношениях я старалась не думать, постоянно находясь в борьбе между желанием и страхом. Наверное, такие признания вызвали бы смех даже у моих пионерок, но, к сожалению, а может, к счастью, к сексуальному воспитанию в моей семье отношение было, мягко говоря, ханжеским.
      Была еще причина, по которой я прятала голову от любви, как страус в песок. Насколько сейчас я чувствую себя умной и неотразимой, настолько в розовой восемнадцатилетней юности я страдала из-за... да, из-за всего! Например, меня огорчала ординарность моей внешности, или лишняя пара килограммов веса, или недостаток остроумия, или прыщик на кончике носа, или не самый красивый голос на планете. В конечном итоге я чувствовала себя недостойной, хотя безумно жаждала поклонения.
      Но как бы я себя ни убеждала в собственном равнодушии и хладнокровии, все равно три четверти дня моя бедная голова была занята черноглазым жизнерадостным Димкой Зотовым. И завтрашнего дня я желала, в основном, потому, что мой принц должен был постоянно находиться рядом.
      На следующий день утренняя зарядка в первом отряде была дольше и интенсивнее обычной. Предлоги типа “голова болит” и более интимные от девочек не принимались. После завтрака Гера повел основную массу ребят в лес на заготовку дров для будущего костра, а мне нужно было сходить на склад за всевозможной мишурой для украшения помещения для танцев. Девочек я оставила делать наброски и, по-возможности, потихоньку начинать, а сама, выйдя на крыльцо, начала искать глазами помощников из числа “халявщиков”, не пожелавших отправиться по дрова. Вот они, голубчики, лепят в песочнице в окружении восторженной малышни лежачую русалку со всеми женскими анатомическими признаками. Как по закону подлости, самыми ленивыми оказались Давыдов и Матюня, и мне, если честно, дешевле было притащить украшения на своем горбу, чем просить их о помощи.
      - Парни! - многозначительно произнесла я, подойдя поближе. - Пошли со мной в качестве тягловой силы. Больше некому, кроме вас.
      В ответ - тишина. Матюня твердой рукой мастера ласково и увлеченно наносил последние штрихи на обнаженную грудь русалки под хихиканье малышни.
      - Пойдем, Матюша! Нас зовут, - неуверенно произнес Давыдов.
      - Щас. Гляди, гляди! Как я сделал, а? - отозвался “самородок”.
      - Я задержу вас на десять минут, не больше, - предприняла я еще одну попытку, - А детишки ваш шедевр будут охранять.
      - Матюня, не отвяжемся! - опять просительно промычал Данилов. Наверное, он все-таки боялся, что я нажалуюсь матери.
      - Да пошла она! - лениво отозвался Матюков.
      Меня взбесило не столько содержание его речи, сколько тот факт, что он даже не понизил голос, “посылая” меня. Ему было наплевать, услышу я его пожелание, или нет. Не вполне осознавая, что делаю, я приблизилась к песчаному творению почти вплотную и произнесла четко сквозь зубы:
      - Слушайте, вы, озабоченные! Сначала шагом марш по моим делам, а потом я, так и быть, отправлюсь туда, куда ты, Андрей Матюков, мечтаешь меня послать. Только ты мне будешь дорогу показывать.
      Матюня вытаращил на меня свои бездонные серые глаза, и мне на мгновение показалось, что он меня сейчас ударит. Но и он должен был понять, что внутри меня началось извержение вулкана. Давыдов чуть поодаль растерянно утаптывал землю. Я не выдержала первой, нервно развернулась и направилась к завхозу, пытаясь унять внутренний пожар.
      Минуты через две сзади раздались бодрые шаги: “сладкая парочка” пустилась вдогонку. Мальчишки честно и без лишних слов перетаскали необходимый реквизит в холл нашего этажа.
      - Все? - ничего не выражающим голосом спросил Матюня.
      - Нет. Теперь объясни, куда мне отправляться, - ответила я, рискуя нарваться на грубость.
      - Замнем.., - буркнул он и гордо удалился завершать свой песчаный шедевр. Данилов картинно пожал плечами и радостно помчался следом.
      Значит, я выиграла это сражение? Волнение и злоба, душившие меня, уже улеглись, и я почему-то не испытывала триумфального восторга. Матюков - сильный противник. Я так и не поняла его до конца, хотя потом отношения наши изменились: Матюня не делал из меня посмешища и не игнорировал больше, как пустоголового надзирателя. Но при каждом удобном случае пытался своими каверзными вопросами вызвать во мне замешательство. Он признал за мной главенствующую роль, но ежедневно вызывал на словесную дуэль, а я старалась не ударить лицом в грязь и доказать, кто здесь сильнее и умнее.
      Судите сами, насколько я была права, или, напротив, ошибалась, но после такой “школы” испытывать трудности в общении с современными “тинэйджерами” мне не приходилось.
      Боюсь наскучить вам хвастливыми рассуждениями. Пора вернуться к нашему с Герой плану “физического выматования”. После обеда вместо тихого часа, разумеется, с разрешения начальника лагеря, мы всем отрядом отправились в расположенную неподалеку деревню Соколово, куда вела широкая грунтовая дорога. Но мы же искали трудностей, и поэтому путь проложили напрямик: через поле, сплошь поросшее жесткой высоченной травой, а местами - густыми кустиками неустановленного названия. Геру, Димку и мальчиков пустили вперед прокладывать тропу. Смертельно устав в борьбе с природой, мы добрались до сельского магазина, где отродясь кроме водки, пряников и макаронных изделий ничего в ассортименте не было. Пионеры, впрочем, как и вожатые, вечно голодны, и не потому, что в лагере плохая кормежка. Очень хорошая, да и родители с собой надавали всевозможных сухих пайков. Просто молодой растущий организм, находясь целый день на свежем воздухе, требует бездонную бочку килокалорий. Дети ринулись в магазин закупать рюкзаками пряники, а мы с Герой и Димкой остановились перевести дух на крылечке:
      - Ну что, будут спать, как считаете?
      Гера ответил мне безликим голосом:
      - Еще после ужина ожидается дискотека часа на три. Думаю будут. Только у меня другое опасение.
      - Какое? - насторожилась я.
      - Что мы сами упадем часов в десять и попросим подкрепления.
      - Сильно устал, бедненький? - пожалела я.
      - А ты как думаешь?
      На обратном пути мы поддались уговорам и завернули всей толпой в церковь, откуда были с позором изгнаны батюшкой и группой поддержки из числа наиболее активных старушек за недостаток уважения к традициям и реквизиту. Я сделала вывод: нельзя малолетних атеистов пускать в священный храм, даже если ты сам - атеист. Тропу, на которую было затрачено столько сил, отряд одолел уже быстрее, и в лагерь мы добрались к полднику, правда, с трудом держась на ногах.
      У костра все немного приободрились, мы с Герой наперебой пели разнообразные песни, пионеры дружно подхватывали их, и даже Зотов, страдающий абсолютным отсутствием слуха и голоса, пытался подпевать. Также, придерживаясь плана “физического выматывания”, вожатые, превозмогая натруженные организмы, вместе с детьми играли в “казаки-разбойники”.
      - Праздник продолжается! - провозгласил Гера после ужина.
      Какой там праздник! Всю дискотеку мы пасли наших подопечных, периодически забегая в корпус проверить палаты, туалеты, постоянно пересчитывая наши “души”, ритмично дергающиеся в расцвеченном полумраке, пытливо вглядываясь в невинные детские лица: все ли на месте?
      - В двенадцать - отбой. Я понимаю, вы уже не маленькие, чтобы вас так рано укладывать спать, тем более, вы сегодня слегка перевозбудились, так что спокойненько разойдитесь по кроватям и травите душеспасительные истории хоть до утра, - сердечно пожелал Гера.
      - Я что-то устала, - томно произнесла Мила Захарова. Схожу в душевую и - баиньки.
      Девчонки ее дружно поддержали. Мальчики, позевывая, лениво шлялись по мужской половине коридора, вяло пререкаясь, в какой палате будет читать сказки на ночь Катя Ведунчикова. Однако хитрый и пробивной Аркаша Смугляков уже сбегал к девочкам и заручился ее согласием. Данилов сунулся было “проведать мамочку”, но Гера твердо посоветовал подождать с визитом до утра. Алексей обиженно улегся в постель и демонстративно закрыл глаза. Все шло своим чередом, меня тоже клонило ко сну, и в воздухе не ощущалось никакой тревоги. Основная часть девочек плескалась в душе, я слышала шум воды и их голоса, предвкушая “взрослые” ночные посиделки на праздновании дня рождения Олега.
      Ровно в двенадцать все пацаны были на местах, а я отчаянно стучала в запертую дверь душевой с воплями о моем иссякшем терпении и о том, что глупые девчонки таким образом не отвертятся от укладывания в кровать. Мне в ответ доносилось: “Сейчас! Выходим уже!” Но минуты текли, подошел бледный, усталый, чем-то удрученный Гера и проорал в щель что-то нелицеприятное. Наконец дверь распахнулась и на меня вывались румяная, распаренная Мила.
      - Как можно так долго мыться? - возмутилась я.
      Гера принял у меня эстафету, подхватив Милу за плечи, и не предвещающим хорошего голосом попросил ее дыхнуть. Тут и остальные вдруг начали весело каяться:
      - Прости, Полина, мы тут слегка выпили. Но ведь никто не узнал!
      Как будто это было самым главным! Рассовав всех по палатам, я испуганно спросила Геру:
      - Мы что, не тех пасли?
      - Скорее не всех, - мрачно резюмировал он.
      - И что теперь делать?
      - Ничего. Спать крепче будут.
      - Гера, они говорят, что привезли две бутылки шампанского еще из дома и выпили их всей толпой.
      - Значит, тем более, ничего не случится.
      - Но ты же видел, как их развезло с такого небольшого количества алкоголя? Да еще душ этот жаркий... У них же организм не привык!
      - Пусть только попробуют завтра не выйти на зарядку! - прорычал Гера и ушел к себе, оставив нас с Димкой на карауле.
      К часу ночи полумертвые от усталости я, Гера и Зотов приползли в вожатскую к Разумовскому. Ему, как старшему по должности, полагалась самая большая комната, и к тому же отдельная, в то время как мы все жили по двое. В состоянии крайнего утомления и хронического недосыпания, по-моему, пребывало большинство вожатых. Веселья не получилось. Мужики уныло пили водку, толкая вялые тосты за здоровье именинника, шутки подвисали в воздухе, большинство дам вымученно потягивали шампанское, в глаза хотелось вставить спички, чтобы они не закрывались. Часа через полтора потихоньку все расползлись. Васина, с которой я делила вожатскую, покинула хмурое собрание минуты на три раньше меня. Когда я добралась до кровати, подруга уже спала...
      Года через четыре мы встретились с повзрослевшей Милой у общих друзей и после этого еще несколько раз пересекались. Естественно, в какой- то момент мы перешли на воспоминания, то едва не рыдали от смеха, то вдруг становились серьезными, задумчивыми. Мила сообщила, что случайно повстречала Смуглякова на собственной иномарке в компании шикарных девчонок. Аркаша ее не узнал. Катя Ведунчикова около года сидела на жесткой диете и стала прямо-таки тростиночкой, однако, испортив себе желудок. Зато от кавалеров теперь просто нет отбоя. Давыдов сел за попытку изнасилования и разбойное нападение, совершенное, как говорится, “по пьянке”. Не уберегла мамочка. Про Матюню Мила ничего не слышала.
      - А помнишь, Милка, как вы наклюкались шампанским вдесятером? Вас потом не тошнило, бедненьких? - рассмеялась я.
      - А кто тебе сказал, что это было шампанское? В Соколовском магазине продавалась только водка.
      - Так... И сколько вы выпили этой водки?
      - Бутылки две. Или три, не помню точно. Ладно, Поленька, не напрягайся! Мы же не умерли, и никто ничего не узнал.
      “Поделом тебе, дурочка наивная! - с досадой подумала я. - Сколько раз клялась в душе, что с пионерами будешь жить впредь по принципу “доверяй, но проверяй”! Сколько раз ты попадала впросак, и только случай отводил от тебя беду! Но продолжаешь смотреть в их честные невинные глаза и съедаешь любую лапшу, которую повесят тебе на уши.”
      - Мила, ты же никогда не врешь, это все знают.
      - Не вру, - подтвердила эта хитрюга с ангельским личиком, - но в тот раз сделала исключение.
      А я до сих пор терзаюсь: почему ни я, ни Гера, ни Димка не догадались зайти в этот дурацкий магазин, и почему деревенская продавщица разрешила купить водку несовершеннолетним?

4. МЛАДШИЕ

      У каждого вожатого есть любимый детский возраст. Ну, со мной все понятно. Друзья часто выражали мне свое восхищение тем, как я справляюсь с современной “золотой молодежью”. Я с ложной скромностью заявляла, что до Макаренко мне далеко, а вот мое изумление всегда вызывали те, кто предпочитал работать с самыми маленькими. Плюньте в лицо тому, кто скажет, что это просто. Работу воспитателя детского сада, на мой взгляд, надо приравнять по сложности к труду шахтера в забое. По крайней мере, у меня младшие дети всегда отнимали гораздо больше душевных и физических сил, чем старшие.
      Старшие должны меня слушаться, но могут быть со мной не согласны. Я объясню им свою точку зрения, и если они примут мои условия - больше мы к этому не вернемся. Для младших я права всегда. Я попрошу их о чем-то, они согласятся и через минуту забудут о нашем договоре. Я снова разъясню, они покивают головами и опять забудут. Я разозлюсь, они испугаются, а через минуту... Правильно, заколдованный круг.
      Старшие уже стали сильными и ловкими, за них не так страшно. А когда я вижу рядом хрупкое слабенькое тельце лет семи, мне боязно отпускать ребенка хотя бы на шаг от себя. Наверное, воспитание малышей - не моя стихия.
      А для Веры Астратовой таких проблем не существовало. Она была удивительным человеком: изящная, невероятно женственная, очень добрая, и в то же время обладающая железной силой воли. Дети ее обожали и беспрекословно повиновались во всем. Еще бы ее не любить! В Верочке малыши находили вторую маму. Каждый год, каждую смену в ее отряд попадали пять-семь энурезников, чьи взволнованные родители просили водить чадо в туалет в определенное время. Одного следовало будить в одиннадцать вечера, другую - в час ночи, третьего - около четырех утра, четвертого - в половине шестого. И Верочка исправно заводила себе будильник на час, на четыре, на половину шестого... А около восьми приходила на утреннюю вожатскую планерку.
      Как-то она взяла подряд два выходных дня и уехала на свадьбу к подруге. Напарник Веры, остроумный и неунывающий Сашка-Апельсин, прозванный так из-за своего неизменного ярко-оранжевого жилета, похожего на униформу дорожных рабочих, заленился выполнять график ночной побудки, за что и поплатился. Апельсин решил сэкономить свое время и развел всех нуждающихся разом в половине двенадцатого ночи по туалетам: мальчики - налево, девочки - направо. А наутро, злобно чертыхаясь, на пару с уборщицей менял постельное белье на пяти кроватях и сушил матрацы.
      Вообще-то, рыжего, вечно взъерошенного Апельсина тоже все любили. Если Верочка постоянно занимала детей традиционными играми, то Сашка был знатным выдумщиком. И он не удовлетворялся масштабами своего отряда. Его сценарии иначе как бредом с первого взгляда назвать было нельзя. Но почему-то все, что он организовывал, проходило на “ура”. На протяжении целой смены функционировал придуманный им “кружок вырезания кружков”, где дети разного возраста изощрялись в собственных фантазиях: из чего еще можно изготовить обыкновенный кружок. Их выпиливали из фанеры, выжигали, вырезали из листьев деревьев, выплетали из соломы, выкладывали из одежды, лепили из песка, даже рассаживались в круг. Каждое изобретение сопровождалось докладом с шутками-прибаутками и громом аплодисментов.
      За лагерной оградой находилось засеянное рожью поле, на окраине которого располагался загадочный оазис с голубой табличкой “опасная зона!” За хлипким забором возвышались белоствольные березы, суровые старые ели, таинственное место возбуждало множество пересудов. По легенде, лет сто назад в близлежащей деревне Соколово коровы заболели какой-то звериной чумой, среди них начался мор, и жители, не желая распространения заразы, похоронили их возле леса и огородили опасное место, которое отныне стали называть Коровьим кладбищем. По слухам, за оградой Коровьего кладбища росли грибы-мутанты чудовищных размеров, а случайно забредшая коза, пожевав тамошней травки, родила двухголового детеныша. Старшие пионеры обожали рассказывать друг другу по ночам страшные истории о проклятом месте, а уж младшие вообще непритворно верили всему, чем их пугали.
      Сашка-Апельсин решил бороться с детскими страхами и организовал вечерний митинг памяти славных буренок. Всем лагерем, не поленившись притащить с собой трибуну, мы пришли к Коровьему кладбищу, где была изложена новая, доподлинная история трагической гибели умных и преданных животных.
      В 1917 году в деревне Соколово после ожесточенных боев с проклятыми белогвардейцами остановился на ночлег отряд бойцов Красной Армии. Они были утомлены, кони требовали отдыха, нужно было перевязать раны. Глубоко ночью белые решили подло напасть на мирно спящих противников. И перебили бы они безоружных красноармейцев, если бы не коровки, пасшиеся за околицей села. Буренки громко и протяжно замычали. Наши проснулись и отбили деревню у врагов. Но оставшиеся в живых беляки затаили злобу; они, переодевшись пастухами, пробрались в коровник и отравили сено. Так мучительно погибли героические животные. Память о них будет вечно жить в наших юных сердцах!
      Малыши серьезно слушали, раскрыв рот, но затем, посмотрев на умирающие со смеху старшие отряды, вдруг поняли, что все это - веселая шутка, и включились в игру. Дети из кружка “умелые руки” выполнили особое задание - изготовили из пластилина памятный коровий бюст, к которому остальные затем трогательно возложили букеты полевых цветов. После был концерт, где каждый отряд инсценировал свою версию давних событий. Теперь малыши, проходя мимо Коровьего кладбища, не скрещивали суеверно пальцы и не оглядывались с опаской.
      С Сашкой всегда было интересно и нам, сверстникам, и тем более детям. Но в отличие от последних, вожатых иногда начинали раздражать кишащие в Апельсиновой голове и вечно рвущиеся наружу идеи. В такие моменты кто-нибудь непременно упоминал, что всегда довольной и смеющейся круглой Сашкиной рожице не мешало бы время от времени менять фасад. Вот, видимо, и “накаркали”.
      Один раз в своей вожатской жизни Апельсин был безумно напуган. Мы сидели за ужином. Его отряд в тот день дежурил по столовой, и Сашка задержался с пятью своими пионерами убрать со столов посуду. Оставшиеся его дети уже ушли в корпус вместе с Верой Астратовой. Погодка была мрачной: ползли черные тучи, вокруг громыхало, небо расчерчивали грозовые блики, вот-вот должен был начаться прямо-таки вселенский потоп. Мои дети вяло дожевывали свои порции, атмосфера была угрюмой. И тут тишину взорвал отчаянный вопль Кошелька - плотненького краснощекого мальчика из Сашкиного отряда, всегда улыбающегося, похожего на свинку-копилку. Он ворвался в столовую в состоянии крайнего возбуждения, кинулся к Апельсину и проорал:
      - Там Витьку Сомова молнией ударило!
      Все застыли от ужаса. Апельсин побледнел и промямлил неслушающимися губами:
      - Как, молнией?..
      - Ну, так! Сильно, - расстроился Кошелек.
      - Ты уверен?
      - Да вон он, на лавочке лежит! Побежали!
      Сашка поднялся плавно, как во сне, и спросил, заикаясь:
      - И к-как... он?
      - Плохо. Лежит, плачет.
      Апельсин облегченно схватился за сердце: плачет - значит, живой! Поседевший вожатый пулей вылетел из столовой, спотыкаясь о ступеньки.
      Кошелька тут же обступили со всех сторон с расспросами: как же такое могло приключиться с несчастным Витькой Сомовым?
      - А просто! - бодро начал мальчуган, довольный таким вниманием со стороны взрослых. - Они подрались с Вовкой Коноплевым, и Коноплев его стукнул своей курткой спортивной.
      - Ну, ну, а молния? - дрожали благодарные слушатели от нетерпения.
      - Вот я и говорю: куртка была на “молнию” застегнута, а “молния” железная, тяжелая. Если стукнуть - знаете, как больно будет!
      Апельсин не убил Кошелька. Он даже не разозлился, хотя и не рассмеялся. Только устало пожал плечами и тихо удалился к себе. На утренней планерке перед нами, слава Богу, предстал прежний Сашка - гениальный генератор идей и неутомимый весельчак. С нервами, как и с чувством юмора, у него оказалось все в порядке.
      Подобные курьезы происходили не только из-за неподдающейся объяснению детской логики, но и из-за неповторимого произношения некоторых слов. Гера как-то проходил мимо корпуса, где находились спальные комнаты младших отрядов. В распахнутом окне второго этажа, держась за оконную раму, корчила рожицы светловолосая девчушка лет семи.
      - А ну, слезай с подоконника! - строго сказал движимый благородными порывами Гера. - Что ты там стоишь?
      - А у нас Светка упала! - гордо сказало дитя и лучезарно улыбнулось.
      - Какая еще Светка? Откуда упала? Что ты чепуху несешь? Слезай сейчас же! Где твои вожатые? - Герино терпение начало потихоньку лопаться.
      - А наш Саша ее понес. Не знаю, куда. - ответила девочка, присаживаясь на подоконник. Мой напарник догадался, что она из отряда Апельсина, который куда-то унес какую-то Светку, видимо еще одну свою пионерку.
      - А откуда она упала? - поинтересовался Гера.
      - Отсюда, - глупо хихикнула маленькая белокурая бестия.
      - Как, со второго этажа?!
      - Да. Она тут стояла, на окне, потом ветер подул - она и упала.
      “У этого ребенка, похоже, не все дома, - подумал Гера, - иначе с чего бы ей так веселиться. А Апельсин, похоже, понес девчонку в медпункт. Неужели перелом? Тогда где же была напарница?”
      С этими тревожными мыслями он поднялся к малышам на второй этаж и позакрывал окна в палатах на задвижки. На обратном пути нос к носу столкнулся с румяным, круглолицым Апельсином, который выглядел подозрительно жизнерадостно.
      - Обошлось? - с облегчением воскликнул Гера. - Как девочка, здорова?
      - Которая? У меня три человека в изоляторе, - улыбнулся в ответ Сашка.
      - Которая из окна выпала.
      После паузы Сашка, нахмурившись, процедил:
      - Кто выпал? Что здесь произошло?..
      Разбирались они недолго. Белокурый ангел был призван к ответу за введение в заблуждение вожатого шефствующего отряда. Девочка возмутилась и воззвала к Саше:
      - Ну ты же сам ее с земли поднял и унес! Мы тебе кричали еще, что она выпала, ты пришел и унес!
      - Кого?
      - Да Светку же!
      Апельсин картинно закатил глаза и вздохнул с облегчением:
      - Комарова! Сколько раз тебе повторять надо: не “светка”, а СЕТ-КА! Сетка от комаров. Запомнила?
      - Запомнила. Светка от комаров.
      Противокомариные сетки приколачивались на деревянную раму и вставлялись в отрытые окна по вечерам. Рамы были легкими и вполне могли от сильного дуновения ветра вывалиться. Именно это интересное событие и пыталась пересказать Гере маленькая Юля Комарова.
      С младшими пионерами вообще-то надо было постоянно держать ухо востро, они могли своими вопросами специально, или чаще нечаянно, вогнать взрослых в краску. В паре с врачом Верой Ивановной работала медсестрой приятная моложавая женщина Надежда лет сорока пяти, скромная, целомудренная и очень добрая. Своих детей она не имела и замужем, похоже, никогда не была. За безмерную доброту ее обожали дети, особенно малыши: где бы Надежда ни появилась, они гроздьями повисали на ней. Один такой ангелочек во всеуслышание поинтересовался у тети Нади - девочка она или женщина? “Тетю Надю” утешал потом весь кухонно-медицинский персонал лагеря, что ребенок не может понимать таких тонкостей, просто дитятке стало любопытно, замужем она или нет.
      А Зотова раз попросили помочь в самом младшем отряде: Апельсин был на выходном, а Вере Астратовой с утра нездоровилось, кажется, перегрелась на солнце. Вечером в Геркиной вожатской мы умирали со смеху, слушая Димкины байки. Что он только не предпринимал, чтобы угомонить их в тихий час: разрешал по очереди “травить” анекдоты, забираться с подушкой и одеялом под кровать, он читал им сказки, сулил незабываемые прогулки после полдника, обещал выхлопотать лишнюю порцию мороженого или дополнительное купание. Все было без толку. Димка завладевал их вниманием ровно на десять минут, после чего тишина медленно перерастала в нестройный гул, а затем просто в вопль. Наконец, когда до подъема оставалось минут семь, Зотов предложил поиграть в загадки: каждый, соблюдая очередность, задает вожатому интересный ребус, а он пробует найти решение. Загадки постепенно перетекли в вопросы типа: почему небо синее, а трава зеленая? В разгар дискуссии заглянул начальник лагеря, пожилой плотный дядечка, сопровождаемый приехавшим методистом из ГорОНО:
      - Что-то шумно у вас?
      Методист, сройная подтянутая женщина средних лет, горячо возразила, что раз детям интересно, серьезных педагогических нарушений она не видит, пусть вечером пораньше лягут спать. Ах, как мило и трогательно видеть любознательных деток! Продолжайте, продолжайте, молодой человек, мы просто тихонько послушаем.
      Сева спросил, почему у зайчика длинные уши. Оленька поинтересовалась, можно ли маленьким девочкам красить ногти лаком. Димка старался отвечать корректно и дипломатично. Тима, симпатичный избалованный семилетний ребенок, давно тянул руку и отчаянно моргал Димке длинными пышными ресницами.
      - Давай, Тима! - разрешила Зотов.
      - Дима, а что такое “презерватив”?
      Зотов покраснел и замялся, начальник с методистом засопели у него за спиной, и тут наши милые детки наперебой прокричали практически одну и ту же фразу в различных вариациях:
      - Дима, а хочешь, я ему объясню (нарисую, расскажу, покажу и тому подобное)?
      Конфликт с методистом уладили - она оказалась не тупой женщиной и прекрасно понимала, что мы живем не в изоляторе, и уследить, откуда дети чего нахватались, довольно сложно. А вот Тимина мама, посетив сыночка в родительский день, немедленно побежала к начальнику лагеря выяснить, кто растлевает ее милое чадо. Ей популярно объяснили, что персонал лагеря матом не ругается и свои сексуальные проблемы вслух не обсуждает, а Тиме надо бы поменьше смотреть телевизор. Мамаша ответом не удовлетворилась, и на голову бедного начальника потом еще долго сыпались ее жалобы, которые привозили различные комиссии, ревизии и прочие проверяющие органы.
      Честно говоря, родители нам доставляли гораздо больше хлопот, чем их дети, и своими действиями, и наоборот, бездействием, а часто их поведение возмущало и ставило в тупик. Вечером того же дня с Зотовым произошла еще одна история, но мы ее предпочитали не обсуждать. Верочка Астратова к ужину отлежалась и кинулась к своим милым детишкам, как наседка к цыплятам, а кроме того, необходимо было выручать Димку, который после тихого часа пребывал в полуобморочном состоянии. В корпусе она появилась вовремя: пресловутый Витя Сомов, которого недавно чуть не убило молнией, дубасил вечного своего недруга Вовку Коноплева.
      - Сомов! Что ты делаешь?! - в ужасе закричала Верочка, которая вообще была против любого насилия.
      Витя оставил Коноплева в покое и бросился наутек. Вера кинулась следом больше из-за беспокойства за пионера, чем из желания наказать драчуна. Крики привлекли внимание остальной малышни, из палаты выскочил Зотов и побежал за Верочкой. Каким бы шустрым пацаном Сомов не был, у столовой вожатые его почти нагнали. Витька понял, что далеко убежать не удастся, и в панике полез на старую березу, росшую недалеко от входа. Запыхавшаяся Верочка оказалась у дерева, когда ее пионер уже был высоко.
      - Витя, слезай! Что с тобой? Да я тебя пальцем не трону! Прости, если напугала. Ну, давай, мальчик мой, спускайся потихоньку, только будь осторожен, - задыхаясь от быстрого бега, начала умолять Верочка.
      Сомов подозрительно молчал, не шевелился, взгляд его остекленел. Вожатая беспомощно оглянулась вокруг: отовсюду к березе стекались люди. Первым подоспел Димка Зотов, сразу поняв - что-то случилось с парнем. Он заговорил с Витей спокойно и ласково, между тем плавно обхватывая дерево руками:
      - Витенька, тебе страшно? Ты боишься слезать обратно? Ничего, я тебе сейчас помогу. Сиди там смирненько, я иду к тебе!
      Димка потом каялся, что в глубине души решил после возвращения Сомова на землю обетованную всыпать ему по первое число. И в этот момент то ли мальчик не удержался на дереве, то ли испугался приближающегося Димку, только Витя Сомов камнем упал вниз. Вера истошно закричала, закрыв лицо тонкими изящными руками, народ столпился вокруг распростертого на земле тельца. Зотов, вмиг растерявший весь свой оптимизм, потом вспоминал дрожащим голосом:
      - Я взял его на руки, а тело у него - как ватное. Вроде, дышит, но без сознания...
      В медпункт доставили двоих: Вера билась в истерике, искусала и расцарапала Геру, который силой тащил ее к врачу, и швыряла в разные стороны все попадающиеся ей по дороге предметы. Ее тезка, Вера Ивановна, по прозвищу “женщина-врач”, встретила делегацию хладнокровно, уложила Сомова на кушетку, ощупала с ног до головы и заявила, что тяжелых вывихов-переломов, видимо, нет. Медсестра Надежда принялась смазывать пацану зеленкой царапины от веток, а Веру увели в изолятор. К состоянию вожатой “женщина-врач” отнеслась почему-то гораздо серьезнее, чем к самочувствию пионера, который уже пришел в себя в соседней комнате. Верочка притихла, только вхлипывала и жалобно спрашивала:
      - Что с Витей?
      Ее уверяли, что все утряслось, но она печально качала растрепанной головой и упрямо твердила: не верю, вы меня утешаете. Когда к кровати подвели улыбающегося Сомова, у Веры случился приступ смеха. Нас всех выгнали из изолятора, с ней осталась Надежда.
      - Вера Ивановна! Так Сомов что - здоров? - недоуменно спросил “женщину-врача” Димка.
      - Вообще-то он давно болен: у мальчика эпилепсия. Родители предупредили меня, отдали медицинские карты. У него был приступ, теперь все хорошо. Отделался царапинами и легким испугом. Он даже вряд ли вспомнит, что сейчас произошло, - назидательно сказала “женщина-врач”.
      - А Вера Астратова тоже знала?
      - Нет. Родители просили сохранить диагноз втайне - вдруг мальчика задразнят!
      Тут из-за спины Зотова со сжатыми кулаками выступил Гера:
      - Но не поставить в известность вожатых... ведь она могла реагировать по-другому, и не гнаться за ним, и вести себя совсем не так, как с любым другим ребенком! А вы, Вера Ивановна!.. Вы понимаете хоть, какими последствиями чреваты ваши тайны мадридского двора?
      Холодно посмотрев на Каранова, врач произнесла с достоинством:
      - Молодой человек, не учите меня жить! Мне ни к чему ваши измышления. Ребенок жив-здоров, вон, бегает по улице! Дроздова ваша тоже не умрет. Так что прошу всех очистить помещение, тем более, что у вас дети бесхозные бегают.
      Поздно вечером, уложив детей, я вышла на крыльцо своего корпуса, стащив у Герки сигарету. Вообще-то он меня ругал за курение, но настроение было омерзительным, и я даже не собиралась прятаться. Огонек спички осветил пространство вокруг, и я вздрогнула - облокотившись о перилла, опустив голову, почти рядом со мной стоял Димка.
      - Тебе плохо? - робко спросила я, так и не прикурив.
      Он поднял голову, притянул меня ближе и мягко коснулся губами моих губ. Мое тело одеревенело, через сердце будто пропустили электрический разряд, я медленно умирала, вдыхая запах его волос, а он смотрел мне прямо в глаза печально и с каким-то отчаянием. В этот миг хлопнула входная дверь, я вырвалась и отпрыгнула в сторону. Появившийся Гера сделал вид, что ничего не заметил, а может, так и было на самом деле. Я поприветствовала напарника неестественно бодрым голосом, и тут же затеяла какую-то нелепую беседу. Мне было стыдно за свое насквозь фальшивое поведение, мне казалось, что Димке вот-вот станет противно слушать мою дурацкую болтовню, но я не могла остановиться. Сердце бешено колотилось, голова ничего не соображала, Гера пожал плечами, взял меня за руку со словами: “Ты перегрелась, по-моему,” - и увел в корпус. В темном вестибюле я с ужасом осознала, как глупо себя вела, и Димка остался там, за дверью, и Гера тут надо мной смеется... И разревелась.
      - Сегодня у всех наших дам в моде истерики, - обескуражено заметил напарник и вышел к Зотову, оставив меня одну.

5. СТАС

      Два дня я ходила, как во сне. Димка не прятал взгляда, даже пытался приблизиться ко мне, но я, как последняя дура, убегала прочь, заводила разговор с другими людьми, притворялась спешащей куда-то. Я панически боялась разговора наедине, а по ночам орошала подушку слезами при мысли о том, что мое поведение оттолкнет даже самого назойливого ухажера. Васина быстро разобралась, что к чему, и по традиции честно и бестактно высказала мне свое мнение:
      - Чего ты убиваешься - не пойму! Ну ладно бы Олег! Или Апельсин, на худой конец. Но Зотов... Он же некрасивый, и внешность у него козлиная! Ну, может, фигура ничего. Но рожа! Ты посмотри! Я не хочу врать - он, конечно, прекрасный парень, остроумный, честный, галантный. Но... Впрочем, делай, что хочешь - я тебе не нянька! - обиделась она на мое молчание, а через десять минут не выдержала:
      - Ну, если ты так страдаешь, возьми себя в руки! Какого черта ты от него бегаешь? Он же тебя не съест! Скажи ты ему все!
      - Сама скажи все своему Олегу! - проорала в ответ я.
      - Не передергивай. При чем тут Олег? Я разберусь в своей жизни без советов, а вот на тебя мне смотреть больно. Возьми себя в руки, в конце концов!
      Я честно решила взять себя в руки и поговорить с Димкой, но он уехал на два выходных дня. А к его возвращению произошло происшествие, на фоне которого все страсти потускнели. Но прежде я расскажу про Стаса Привалова.
      Он ничем поначалу не выделялся: худенький четырнадцатилетний длинноволосый подросток с колючим взглядом. Приехал из Питера, друзей в лагере не имел, однако в контакт с ребятами вступать не спешил, на мои попытки его разговорить никак не реагировал, держался особняком и почти всегда отвечал дерзко и грубо на любые, даже самые невинные, замечания. Своим поведением он все-таки завоевал некоторый авторитет среди сверстников: ему не повиновались, но к мнению Стаса прислушивались и лишний раз старались не задевать - мало ли, что он выкинет! Через неделю мне такое поведение надоело, и я вызвала Привалова на откровенный разговор, ожидая, что он пошлет меня своим хриплым тенорком так далеко, что потом отмыться будет сложно.
      К моему изумлению, Стас спокойно объяснил, что он уже взрослый мальчик, здесь ему скучно, все лагерные мероприятия ему “до фени”, он морально гораздо старше своих ровесников, так как много гадостей повидал за свою горемычную жизнь. Словом, этакий “герой нашего времени”, юный Печорин. Он также посоветовал мне не тратить нервы на уговоры и вообще забыть про пионера Привалова: все равно по-другому он себя вести не станет, а вожатые хоть здоровье сберегут. Он даже готов был пойти на компромисс - свои развлечения ни с кем не делить, то есть нарушать дисциплину без привлечения товарищей по отряду, в обмен на то, что я оставлю его в покое. Да и список своих “развлечений” Стасик сократил до минимума: курение без штрафных санкций (“Я, конечно, буду прятаться от начальства, не дурак же - тебя подставлять!”) и самовольные отлучки в любое время без объяснений (“Ничего со мной не случиться, самое плохое я уже испытал”).
      Что же такое он испытал в жизни, чего мы, простые смертные, не видели, Стас обсуждать отказался.
      - Я твой ультиматум принимать не собираюсь, учти. - сообщила я.
      - Да мне, в сущности, наплевать, что будут обо мне думать и говорить воспитатели - я все равно буду делать так, как хочу, - спокойно и уверенно ответил Стас, глядя мне прямо в глаза.
      - Наглец ты, Привалов! - С такой же спокойной усмешкой сказала я, почему-то не ощущая никакой злости, не закипая от возмущения. - У нас, кстати, здесь воспитателей нет. Есть вожатые.
      - Какая разница-то? Я всю жизнь, каждые каникулы по пионерским лагерям мотаюсь - все вы одинаковые! Мы для вас непослушные дети, вы рассказываете нам сказки, заставляете участвовать в глупых конкурсах, сюсюкаете и наказываете, ходите по пятам, лезете в душу, а на самом деле плюете на нас с высокой колокольни! Чем вы отличаетесь от жирных куриц-воспитательниц? Только тем, что моложе?
      - Еще тем, что нам на тебя не наплевать. Только ты, Стас, сам не желаешь, чтобы к тебе “лезли в душу”, как ты выражаешься. А зря! Я ведь не буду над тобой смеяться, давать тебе советы, ругать. Ты дурак, если думаешь, что вожатые здесь выполняют только функцию церберов и массовиков-затейников. Мне не нужно, чтобы ты вовремя ложился спать, исправно ходил на зарядку, участвовал во всех мероприятиях и только. Я еще хочу, чтоб тебе со мною было интересно, со мною, как с человеком. Чтобы ты меня слушался не как подчиненный начальника, а потому, что доверяешь моему мнению и уважаешь мою точку зрения.
      - Ну, ты и загнула! - рассмеялся Стас. - “Интересно”! Ну о чем нам с тобою разговаривать?
      - Не обязательно со мной. Ты имеешь право считать меня тупой, но хоть кто-то умный среди вожатых обязательно найдется.
      - Не понимаете вы: причем здесь тупость! У меня здесь свободы нет. Купаться сколько хочешь нельзя, в сад за вишней - нельзя, пивка попить - нельзя, ничего нельзя! - отчаянно воскликнул мой оппонент.
      - Чего же ты приехал в лагерь, милый мой? - уже разозлилась я.
      - А кто меня спрашивает? - у Привалова от бессильной ярости даже голос сорвался. - Меня каждый год выгоняют под зад коленом в лагерь. Зачем я матери дома? Я ей мешаю личную жизнь устраивать! Братан уже вырос, а меня надо куда-то сбагрить. Я ведь несовершеннолетний, она обязана со мной жить, так хоть в каникулы от меня отдохнет.
      - А отец? - тихо спросила я, боясь, что сейчас он опомнится, и поток откровения иссякнет.
      - Отец на севере, деньги зарабатывает. Мне на книжку кладет. Мне бы сейчас восемнадцать лет, снял бы все сбережения - и мотанул бы куда- нибудь!
      Худенькие плечи его поникли, волосы повисли сосульками, Стасик со своими юношескими прыщами и недетскими заботами вдруг показался мне таким жалким, побитым, что захотелось его обнять и зарыдать вместе с ним. “Ага, ты его еще усынови! - одернула я себя. - Ну-ка, не распускай сопли!” Вслух же сурово произнесла:
      - Ладно, Стас. Никто тебя ни к каким глупым конкурсам принуждать не будет. Если тебе станет скучно - скажи. Мы найдем выход. Но курить и бесконтрольно шляться, увы, я тебе позволить не могу.
      Он ушел, но я поняла, что последние мои слова он благополучно пропустил мимо ушей.
      Была такая традиция: всем отрядом перед сном вставать, обнявшись, в круг и петь хором песни под гитару. Назывался такой круг “орлятским” и почему-то оказывал на всех участников мощное психологическое воздействие: каждый чувствовал себя сильной, прямо-таки несгибаемой частичкой единого дружного коллектива, защищенной от всех напастей. Стас сидел на лавочке в гордом одиночестве, всем своим видом показывая, как ему смешно слушать слезливые пионерские куплеты. Надо сказать, что некоторое время назад мужская половина нашего вожатского отряда увлеклась “экстремальными” песенками “Гражданской обороны” и “Волосатого стекла”, и самые приличные из них мы открыто распевали вместе с детьми. Как только мой отряд дружно затянул “Все идет по плану...”, Стас просто подскочил на своей лавочке, уставился на нас округлившимися глазами, потом подошел ближе и стал шевелить губами в такт словам. Он оказался фанатичным поклонником этих групп и никак не ожидал услышать в лагере до боли знакомые песни. А я в очередной раз с удовлетворением и одновременно с легкой досадой подумала, что вот такой пустяк оказывается часто эффективнее самых мудрых педагогических и психологических приемов. Всего-то и надо было спеть нужный текст для того, чтобы Привалов почувствовал ко мне уважение. А какому-нибудь другому стасику вместо длинных задушевных бесед достаточно показать пару приемов карате или просто упомянуть, что в детстве собирал марки. Вывод прост: каждый человечек чем-нибудь увлечен, надо только узнать, чем именно. А вот это уже не так просто, и частенько зависит от случая.
      Не пропуская теперь ежевечерние “орлятские круги”, Стас, конечно, не перестал бегать курить, я поймала его пару раз с сигаретой, в остальных случаях, видимо, он тщательно прятался. Самым страшным наказанием для него теперь стало лишение права участвовать в наших “спевках”. Так сильно его обидеть у меня рука не поднималась. Поэтому за первую сигарету он рисовал стенгазету, а рисовал Стас просто великолепно, за вторую сигарету - исполнял небольшую роль чайника в спектакле “Федорино горе” по мотивам стихотворения дедушки Чуковского. Кажется, ему даже начало немного нравиться подобное лицедейство, но сам он инициативы не проявлял, и, каюсь, я жалела, что не ловила его за курением почаще.
      В середине смены Стас все-таки сломался. Отряд пошел в поход, где наш Печорин элементарно напился. Водкой и в одиночку. Гера увел его подальше от палаток, просидел с этой безвольной тряпичной куклой полночи, потом, когда пьяному ребенку полегчало, попросил подежурить меня. Мы сидели на обрыве над рекой, встречая рассвет, и Стас говорил в никуда, что матери нет до него дела, отец женился и откупается от старой семьи только деньгами, старший брат Борька сидит в тюрьме за разбойное нападение.
      Когда Стасу исполнилось одиннадцать, братишка, который тогда еще был на свободе, сделал ему “подарок”, подложив в кровать свою семнадцатилетнюю подружку. Когда Борька попал в тюрьму, Стас начал пить и курить анашу в подвале с корешами, даже раза два укололся, но больше не стал: брат говорил, чтоб не увлекался, пока пацан еще. “А потрахаться - уже взрослый. Странная логика!” - подумала я.
      Мы сидели часа два, и мне казалось, что вся эта пьяная исповедь - просто бред больного ребенка, перемешанный с фантазией. Но выяснять, сколько в стасовом монологе истины, а сколько вранья или вымысла, я не стала: если это все правда, то подозрения во лжи больно обидят парня, и он замкнется. Если же он придумал хотя бы часть, то ему даже лучше - все-таки картина кромешного ада, которую нарисовал мне Привалов, хоть немного померкнет.
      Ему было стыдно на следующий день, он явно хотел скрыть свое похмельное состояние от ребят, и мы с Герой решили оставить его в покое. До конца смены оставалось время для плодотворного общения, за которое мы надеялись доказать ему, что не всё в этой жизни грязь и дерьмо. Стас стал чаще смеяться, распевал с остальными песни, в том числе и “слезливые пионерские”, и гонял с пацанами в футбол. Как раз накануне возвращения Зотова, вечером, когда мы, обнявшись, стояли в “орлятском кругу”, подбежал мальчонка из младшего отряда и что-то прошептал Стасу на ухо. Привалов тихонько подошел ко мне:
      - Можно, я отойду? Ко мне друг приехал, ненадолго - на полчаса всего.
      - Друг? Из Питера?
      - Ну, да. Он здесь проездом.
      - Только не уходи далеко, Стас!
      - Да я вообще никуда не уйду, здесь поболтаю, на крыльце, - пообещал Стас и убежал в темноту. Вернулся он минуты через две с высоким пареньком, выглядевшем значительно его старше. Приятели отошли в сторонку и присели на ступеньки лестницы, увлеченно что-то обсуждая. Когда все отправились спать, я поманила Стаса рукой. Он с сожалением пожал парню руку и побежал догонять остальных.
      Гера постучал в окно моей вожатской, когда я уже спала.
      - Ты случайно о чем-нибудь с Приваловым на ночь не договаривалась? - строго спросил он.
      - Ты дурак, что ли? Что за намеки? - оскорбилась я.
      - Я его только что встретил во дворе, он утверждает, что ты его вызвала из палаты на улицу по какому-то делу.
      - В двенадцать часов ночи? Я, по-твоему, больная? Врет он!
      - Так я думал, - задумчиво протянул Гера. - Я его спать отправил.
      - Может, он курить ходил потихоньку? - предположила я.
      - Распустила ты его, Полина, вот что я скажу. Слишком много сюсюкаешься. Ничего подозрительного сегодня не произошло?
      Я растерянно пожала плечами:
      - Ничего... Друг приезжал к нему. Но они все время находились у меня на глазах, поболтали о чем-то с полчаса - и расстались.
      - Друг... Не понравилось мне стасово поведение: язык заплетался, глаза странные какие-то, ахинею нес все время...
      - Пьян, что ли? - испугалась я.
      - Сейчас приду, не спи! - вдруг сорвался с места напарник.
      Я затворила окно, наспех оделась и пошла следом. Заглянула в мужскую палату: Каранов, стоя на коленях рядом со спящим Стасом, ковырялся в его тумбочке, освещая содержимое фонариком. Когда Гера вышел в коридор, я шепотом начала было его отчитывать, но он резко меня оборвал:
      - Иногда для пользы дела можно и обыскать. Кажется, у Привалова больше ничего нет. И слава Богу!
      - Чего нет?
      - Наркотиков. У меня мелькнула мыслишка, разбудил Стасика нашего, вывел в туалет и вытряс из него правду, пока тепленький. Дружок его привез ему таблетки. Стас перед отбоем их принял, полежал немного и пошел бродить по лагерю.
      - А зачем он про меня врал?
      - Может, и не врал, может, у него галлюцинации такие.
      У меня зашевелились волосы на голове:
      - Гер, а как он там?
      - Все хорошо, пронесло. Спит. Я тумбочку проверил - ничего подозрительного не нашел. Завтра у нас со Стасиком будет дли-инный разговор.
      Разговор не состоялся, потому что Стасик спрятал, как выяснилось позже, остатки “колес” не в тумбочку, а под матрац. Он проснулся среди ночи и принял еще дозу. В шесть часов утра его обнаружили “женщина-врач” и физрук сидящим, почесываясь, возле столовой. Привалов умолял избавить его от полчищ мерзких жучков, которые его везде преследуют. Часам к двенадцати дня из ближайшего райцентра приехал врач-нарколог. Стасик сидел в медпункте и, по-видимому, уже отошел, во всяком случае, разговаривал он членораздельно, чепухи не порол, вспомнил все, что случилось накануне и даже отдал врачу обрывок упаковки из-под таблеток. Вот только не смог восстановить, сколько их он, так сказать, употребил. Начальник лагеря даже предположил, что визит нарколога уже излишний, все утряслось. Стас попросился в туалет, физруку велели сопровождать юного наркомана. Из уборной они вернулись бегом: паренек перепугался, увидев за унитазом огромного зеленого крокодила, разевающего пасть.
      Стаса, конечно, увезли. К вечеру нам сообщили, что его перевели в психдиспансер и предполагают продержать там до отправки домой. Я, посоветовавшись с начальником лагеря, кинулась на почту и дала телеграмму Приваловой-старшей, в Питер: “Стас в больнице. По-возможности приезжайте.” Мне казалось, что, получив такое известие, я бы отправилась к своему ребенку пешком на край света и шла бы без остановки.
      Через два дня пришел ответ: “Вызываю на переговоры”. Дата и время. На переговоры с матерью Стаса тоже отправили меня. Я прождала четыре часа на переговорном пункте и уехала не солоно хлебавши. Больше известий от нее мы не имели, хотя повторно слали телеграммы. Телефона у Приваловых дома не было, разыскать отца, работающего где-то на севере, не представлялось возможным.
      Наверное, ни с кем из своих пионеров я не возилась больше, чем со Стасом, даже отношения с Димкой отошли на второй план. Мы по-прежнему заседали у Геры в вожатской и часто встречались с Зотовым взглядами: в моих глазах стоял немой вопрос, в Димкиных - щемящая тоска, он стал реже улыбаться, и никаких шагов к объяснению больше не предпринимал. Я решила в конце-концов, что Зотов раскаялся в своем случайном порыве, и старалась задушить свою влюбленность, а для этого окунулась в работу с головой, чтобы для грустных мыслей не оставалось времени.
      Стаса доставили в лагерь в день отъезда, лицо его было желтым и отекшим от лекарств, движения - вялыми, а в глазах - полное безразличие ко всему происходящему. В Москве группу детей из Питера встретил откомандированный сопровождающий, выслушал рекомендации нашего врача, сочувственно покивал головой, пообещал пристально понаблюдать и довезти до Ленинграда в целости и сохранности. Больше я Стаса не видела.

6. РОДИТЕЛИ

      В том, что люди, равнодушные к собственным чадам, плоти и крови, так сказать, встречаются в жизни не реже, чем в книгах и фильмах, я быстро убедилась. Но гораздо чаще родители демонстрировали нам вместо полного равнодушия свою чрезмерную опеку. Их дети, как правило, были до предела избалованы, неуправляемы, и, главное, не понимали, что в их поведении плохого. Капризничать, не прислушиваться к мнению окружающих было для них само собой разумеющимся.
      В одну из смен у Апельсина и Верочки Астратовой в отряде жил-был некий Малышев Костя по кличке Сверло из-за своего невероятно нудного характера. С утра до вечера крепкий восьмилетний мальчик, вместо того, чтобы купаться, гонять в футбол, дергать девчонок за косички, просто радоваться жизни, ныл, жаловался всем подряд и ябедничал. По сто раз на дню Сверло подходил, крадучись, к Апельсину или его напарнице и недовольно заявлял писклявым голоском:
      - Так нечестно, что Симакову уже три дня в обед достается горбушка, а мне - нет! Он меня сильнее и все время раньше занимает место за столом! Запрети ему приходить раньше меня!
      Все были должниками Кости Малышева, только почему-то об этом не догадывались. Сверлу не нравились его место в кинозале, подушка на его кровати, роль в спектакле, которую ему поручили, турник, на котором он подтянулся на два раза меньше, чем тот же ненавистный Симаков. Костю съедала зависть, несмотря на то, что сам он не был ни хилым, ни глупым, ни уродом и имел все необходимые задатки, чтобы стать счастливым.
      Вожатые быстро раскусили Сверло и перестали обращать внимание на его постоянное нытье и требование справедливости. Малышев обиделся и стал жаловаться врачу, поварам на кухне и даже пару раз доверительно прогулялся с начальником лагеря Уткиным. Восьмая настоятельная просьба вернуть отряд из похода, потому что Костя забыл сачок для ловли бабочек, стала последней каплей для Апельсина.
      - Слушай, Малышев, - прорычал он, сжав кулаки, - если ты еще раз потребуешь от меня какую-нибудь глупость, я тебя очень больно ударю. Даже если меня потом выгонят из лагеря, я это сделаю. И не говори потом, что тебя никто не предупреждал!
      Не знаю, смог бы Сашка поднять руку на маленького зануду. Скорее, его целью было просто пугнуть Малышева, авось, хоть это поможет.
      Сверло затих на неделю, ходил печальный и отрешенный от мирской суеты. Сверстники общаться с ним не стремились, и в этом целиком была его заслуга. Через неделю, в родительский день, повеселевший Костя дернул за рукав Апельсина и доверительно произнес:
      - Саш, мой папа просил тебя рассказать, как я тут себя веду, и почему со мной ребята не дружат.
      Произнеся эту фразу, Сверло тяжело вздохнул и потупил глазки. Вожатый слегка обалдел от такой небывалой кротости:
      - Конечно, конечно! Пойдем! Где твой папа?
      - На пляже.
      - Ну, веди. И не переживай - ты уже начал исправляться. Вечером вместе поговорим с пацанами в отряде. Вот увидишь, все наладится! - утешал
      Малышева Сашка по дороге на пляж.
      День был хмурый, прохладный, и у реки было пусто, только возле леса красовалась одинокая дорогая иномарка. Сверло подвел вожатого к машине, из которой вылез двойник Кости Малышева, только значительно выше, толще, с наколкой на предплечье и золотой цепью на шее. Несмотря на сильный ветер, Малышев-старший был в обтягивающей мускулистый торс несвежей майке.
      - Этот, что ли? - поинтересовался он у сына.
      - Он! - с готовностью подтвердил отпрыск.
      - Ну, беги в лагерь, - разрешил отец.
      Мальчик удалился, Апельсин дипломатично спросил:
      - Так о чем вы хотели поговорить?..
      - Ты за что моего наследника ударил, падла? - вкрадчиво обратился к Сашке папаша.
      - Когда это я его бил?! - искренне удивился Апельсин и через секунду вместо ответа почувствовал такой сильный удар, что повалился на траву. “Пожалуй, так можно и без глаза остаться!” - мелькнуло в голове. Свидетелей нет, помощи тоже не дождешься, а объяснять этому тупому быку, что сынок вымещает злобу на вожатом, бесполезно - в отбивную превратишься прежде, чем успеешь слово произнести.
      - Это тебе за вранье, - торжествующе произнес окрыленный легким успехом противник.
      К счастью, здоровье у Сашки-Апельсина было отменное, телосложение далеко не миниатюрное, в институте он занимался в секции подводного плавания, а злость в эту минуту удвоила силу, которую он вложил в ответный удар.
      Уходя, он кинул сквозь зубы папаше с золотой цепью:
      - Забирай своего выродка из лагеря и уматывай, пока я вас обоих не прибил!
      Фингал под глазом у Апельсина произвел среди вожатых фурор, но Саня, смущенно улыбаясь, признался всем, что неловко ударился о дерево. Через час Костя Малышев и его папа, украшенный синяками подозрительного происхождения, погрузили вещи мальчика в иномарку и покинули лагерь. Начальник лагеря вразумительных объяснений от них не дождался. Апельсин раскололся только поздно вечером. Конечно, мы все были на его стороне и не сомневались в Сашкиной правоте, но остался неприятный осадок: ведь Малышев-старший так, похоже, ничего и не понял.
      Женщины, конечно, до мордобоя не опускались. Мама Юры Пеликанова попыталась бороться со мной криком. Ничего хорошего из этого, естественно, не вышло.
      Юре Пеликанову из моего отряда было четырнадцать. Внешностью его Бог не обидел, одевался паренек модно и аккуратно, дискотек не пропускал. В первый же день он вежливо заявил нам, вожатым, что в лагерь он приехал отдыхать, права свои знает хорошо, и из всех предложенных мероприятий выбирать будет только те, что ему, Юре Пеликанову, придутся по душе. Например, от зарядки, уборки мусора на территории лагеря, кроссов и футболов он категорически отказывается. И предупреждает об этом заранее.
      - То есть, права ты свои вызубрил, а обязанности прочитать забыл? - ехидно спросила я.
      - Мы взрослые люди и прекрасно понимаем, что вы не сможете меня принудить к чему-либо, - высокомерно ответил наш интеллектуал. - Бить вы меня не имеете права, а попробуете - я пойду к начальнику, уговоры ваши мне не интересны, да и бесполезны. Так что, если я не хочу - я этого делать не стану!
      И ведь он, по сути, был прав. У меня иногда ужасно чесались руки стукнуть его как следует, но я не могла этого сделать. А в ответ на увещевания он только нагло ухмылялся. Мы с Герой попытались обидеться и не замечать его, предоставили полную свободу. В этом не было риска - Юра, по всей видимости, был пай-мальчиком, не пил, не курил и не хулиганил. Но наши оправдания, что он почувствует себя изгоем и загрустит, не оправдались: Пеликанов днем лежал на кровати с книжечкой, а вечером неизменно наводил марафет и отправлялся на дискотеку. Я была удивлена, когда в вожатскую заглянули ребята - соседи Юры по палате - и сказали мне:
      - Полин, а хочешь, мы ему врежем? Или темную устроим?
      - Зачем?
      - Мы же видим, как вы с Герой мучаетесь, вам же нельзя драться - выгонят. А нас этот пижон тоже достал!
      - Удружили! Достал - так нечего было разрешения спрашивать. А раз пришли, то знайте: пальцем его тронуть не позволю! Человека надо воспитывать словом и делом, а не кулаками.
      - Ну, смотри, - разочарованно протянули мальчики и скрылись за дверью.
      Похоже, Юру нисколько не заботило отношение товарищей, он любовался только собой. И у меня ничего не получалось, хоть плачь! Первый раз я встретила настолько равнодушного человека - настоящего Нарцисса.
      Я хвалила его прическу или его чистоплотность - он гордо отвечал, что всегда знал о своей аккуратности и неординарной внешности. Ничего выдающегося, на мой взгляд, в нем как раз не было, но с помощью похвалы я пыталась нащупать хоть что-то, что тронуло бы эту черствую душу. Обратная тактика - высмеивание - тоже не принесла хороших результатов: Пеликанов просто не верил, что может плохо выглядеть, безвкусно одеваться, что его стиль плавания может вызывать улыбку, а в танцевальных движениях не хватает гибкости, - настолько этот пацан был уверен в себе.
      После еды он никогда принципиально не убирал за собой посуду. Мы договорились с вожатым отряда, дежурившего по столовой, Андрюшей Калинкиным, чтобы на наш стол накрыли на одну порцию меньше. Мой напарник под каким-то предлогом задержал Юру на входе столовой, и парню, как мы и планировали, обеда не досталось. Возмущенный, он подошел к нам и начал “качать права”. Андрюша популярно объяснил ему, что раз пионер Пеликанов не считает нужным уносить свои тарелки на мойку, то дежурные не считают нужным приносить пионеру Пеликанову еду с раздачи. Хочется кушать - сходи и принеси себе, не в ресторане, чай. Юра понял, что это заговор, и унижения своего не простил. Он развернулся с непроницаемым лицом, подошел к “женщине-врачу”, которая кушала за соседним столом, и громко объявил голодовку до тех пор, пока вожатые не принесут ему извинения за свои издевательства. Вера Ивановна лично принесла несчастному мальчику первое, второе и компот, подсела к нам и тихо сказала:
      - Я, конечно, понимаю, что Юра - тот еще негодяй, но попрошу вас на будущее пищу все-таки исключить из воспитательного процесса. Мы отвечаем за здоровье детей. А вдруг бы мальчик и впрямь стал голодать?
      - Максимум, до полдника дотянул бы. Да вы посмотрите, Вера Ивановна, какой он упитанный! Разве может Пеликанов себя истязать?
      - Нет, ребята, не уговаривайте. Считайте мои слова приказом. Ясно? Дети должны питаться полноценно.
      В результате я кусала локти от бессильной досады, а Юра победно смотрел вокруг: он отомстил сполна. Аркаша Смугляков, проходя мимо, шепнул мне, что больше разрешения на “темную” для Пеликанова спрашивать не будет. Мы с Герой поняли, что тянуть дольше нельзя, посовещавшись, пошли к Уткину и расписались перед ним в собственном педагогическом бессилии. После ужина экстренно собрали педсовет, где начальник лагеря кинул клич: кто из вожатых рискнет перевоспитать нашего пионера. То ли из боязни осрамиться, то ли из солидарности, но все дружно отказались.
      - Тогда придется исключать, - грустно констатировал начальник. - Завтра свяжусь с его родителями. Все свободны.
      Вечером мы с Герой сидели на крыльце, и я ему призналась:
      - Знаешь, может это чудовищно звучит, но мне очень хочется выпороть Пеликанова, как сидорову козу.
      - А мне придушить, - согласился напарник.
      После отбоя была грандиозная вожатская гулянка по случаю сдачи Апельсином двух экзаменов.
      - Ну, совершенная халява! - чуть не плясал от радости Сашка. - Когда мне было готовиться? Тут же с вами и с детьми ни днем, ни ночью покоя нет! Хоть раз в жизни повезло!
      Апельсин привез несколько бутылок низкокачественного импортного спирта, который мы разбавляли родниковой водой в соотношении один к пяти, - самая доступная выпивка для нищего студента. Димка Зотов быстро надрался и целый час пролежал в уголке на сдвинутых стульях, пока Гера с Андрюшей Калинкиным не утащили его спать. Зотов не буянил, покорно повиснув у них на плечах, так как, похоже, ничего уже не соображал. Все сборище разом потеряло для меня интерес. Я поискала глазами Ленку Васину, но она куда-то исчезла. Кто-то слышал, как они с Олегом собирались купаться.
      “Ну и флаг ей в руки!” - раздраженно пробормотала я, решив отправиться к себе. На ступеньках у выхода наткнулась на Геру, вышедшего покурить.
      - О чем мечтаешь? - спросила его я.
      - Так, вспоминаю больше. Мы с Зотовым и Косинцевым самые старые среди вожатых. Не считая, конечно, Ирки Кузьминой. Вот я и думаю о тех, с кем мы работали год, два, три назад.
      - Сравниваешь? - ехидно вставила я.
      - Нет, что ты! Все ведь такие разные.
      - Расскажешь?
      - Я красиво говорить не умею. Мои сказки на ночь даже малыши слушать отказываются. Ну, хорошие люди работали... Я когда пришел в отряд, был тут такой Андрей Болтенюк. Мой идеал вожатого. Его слушали, открыв рот, он был пионерам и кумиром, и подружкой... Сложно объясняю?
      - Да нет, все понятно. А еще что-нибудь?
      - Песни пели. Не такие, как сейчас - совсем другие. Ну, Визбора, “Иваси”, Городницкого, Кима.
      - Я тоже такие знаю.
      - А почему не поешь?
      - Жду, когда кому-нибудь эти песни понадобятся.
      - Но тебе они нравятся?
      - Да. Поэтому я их пою самой себе. Наедине.
      - Глупо, по-моему, - пожал плечами Гера.
      - Ладно, замнем. Вы, наверное, вели тогда трезвый образ жизни, выводили пионеров на линейки, комсомольские взносы сдавали, в церковь не ходили?
      - Церковь Соколовская была закрыта, линейки, конечно, были, а пьянствовали мы регулярно. Я раз даже решил, что до чертиков допился: “квасили” каждый вечер и сильно, так сложилось, короче. То ли дни рождения отмечались, то ли еще что, не помню. Я выхожу с утречка на планерку - башка раскалывается, еще не протрезвел с вечера - и вижу, как дорожку пересекает кот, такой здоровый, пушистый, изумрудного цвета. Ну, думаю, белая горячка началась - где ты видел зеленых котов! А потом оказалось: малышня отловила котяру белого - он бродил по территории - и выкрасили его зеленкой, в медпункте стащили, мерзавцы, - Гера по-доброму усмехнулся. - Словом, пили не меньше, чем сейчас. Как в любой студенческой “общаге”. Так что, это нормально. А, вспомнил! Ты же у нас в “общаге” не живешь.
      - Куда уж мне до вас! - игриво произнесла я. - У тебя, конечно, была своя маленькая компания?
      - Была. Тот же Зотов, тот же Косинцев, еще один пацан - Руденко. Толстый такой, веселый. Он вылетел из института в прошлом году. Еще две девчонки с нами тусовались: Настя и Марина.
      - А почему они не поехали в этот раз?
      - Маринка родила сына. Муж у нее на стройке вкалывает, на квартиру пытается заработать, а она на лето к родителям уехала. Куда-то на Урал, что ли. А Настя к свадьбе готовится.
      - Когда намечается торжество?
      - В первых числах сентября. И я, между прочим, в числе “специально приглашенных звезд”.
      - Наверное, твоя Настя хочет превратить банальное бракосочетание в грандиозное событие, если к нему надо целое лето готовиться? - усмехнулась я.
      Гера нахмурился. Похоже, разговор становился ему неприятен.
      - Во-первых, Настя не моя, а Димкина. А во-вторых, боюсь, что эта свадьба может не состояться.
      - Почему? - тупо спросила я, почуяв неладное.
      - Потому что Зотов мне час назад сказал, что не поедет в августе к невесте в Минск.
      Я похолодела. Вот уж о чем не думала, так это о возможной невесте. Димка ведь ни словом не обмолвился за все это время о том, что обременен какими-то обязательствами, не важно, приятны они ему, или в тягость. Вот почему он ушел в тень! Я заметила, что Гера пристально смотрит мне в лицо, словно пытаясь уловить на нем мое настроение. Я постаралась придать физиономии каменное выражение, но, боюсь, все равно выдала свое смятение. Сидела на ступеньке, как пригвожденная, хотя мне больше всего хотелось убежать в лес, упасть в траву и завыть в голос по-бабьи. Для приличия нужно было что-то спросить, пауза затягивалась. Я обратилась к Гере, не узнав своего голоса:
      - Как же ты поверил Димке, если он был в стельку пьян?
      - Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, - грустно ответил напарник и, увидев, как я наконец-то поднялась на ватных ногах, предложил: - Давай, провожу! Ты спать?
      - Ну уж нет! - вдруг возмутилась я. - Веселье в самом разгаре!
      Я вернулась к нетрезвой компании и потребовала налить себе немедленно “гремучей смеси”.
      Надежды рухнули. Я даже не рискнула бы попытаться отбить любимого у невесты или жены, и вовсе не потому, что считала такой поступок аморальным, а по причине абсолютной уверенности в превосходстве соперницы. Проклятые комплексы!
      Утром была моя очередь идти на планерку. В горле пересохло, голова была какая-то чугунная, на душе скребли кошки. Я выпила две таблетки анальгина, но от кошек на душе предпринять ничего не могла. Посмотрев на себя в зеркало, я поморщилась от отвращения и нацепила солнцезащитные очки, стараясь не думать о том, как я буду в них выглядеть в этот пасмурный день. Но опасения оказались напрасными: из восьми присутствующих семеро были в темных очках, видимо, по той же причине, что и я. Исключение составила Верочка Астратова, которая накануне рано ушла спать. Пришел помятый Разумовский, неодобрительно покачал головой, и мы приступили к обсуждению маленьких и больших проблем.
      К подъему я вернулась в вожатскую, где застала лежащую на кровати совершенно одетую Васину. Она мечтательно улыбалась, глядя в потолок. Только сейчас я сообразила, что при моем пробуждении ее в комнате не было.
      - Ты чего, Лен, рассвет встречала? - попыталась съехидничать я, держась за ноющую голову.
      - Встречала.
      - Во сколько же ты встала?
      - А я и не ложилась...
      - То есть как? А где ты была? - удивилась я.
      - Гуляла, - загадочно сказала Васина.
      - Одна?
      -Ну... считай, что одна.
      Я привыкла, что если Ленка хочет что-то скрыть, то из нее этот секрет клещами не вытянешь, поэтому пришлось оставить подругу в покое.
      Прошел день, и в дверь моей вожатской раздался властный стук. Я не успела крикнуть “войдите!”, как в комнату ворвалась холеная, полная, с иголочки одетая дама:
      - Вы - вожатая первого отряда?
      - Да, - мне стало стыдно за мои застиранные джинсы и безразмерную полинялую футболку.
      - Я мама Юры Пеликанова, - произнесла она так, как будто следом должны были грянуть аплодисменты.
      Сердце мое съежилось от дурного предчувствия.
      - Я хочу знать, - продолжала она, - почему вы затравили моего сына.
      - Вы повторяете слова Юры? - поинтересовалась я.
      - У меня есть собственное непредвзятое мнение. Так я жду вашего ответа.
      - Я думаю, травля - неподходящее слово. Юра не хочет соблюдать режим дня и некоторые лагерные законы. Вина вожатых только в том, что мы не сумели объяснить ему, насколько это необходимо. Поэтому я считаю, что вашему сыну лучше уехать домой.
      Дама быстро и возмущенно затараторила:
      - Не соблюдает режим?! Чепуха! Юрочка такой послушный мальчик! В школе у него только благодарности. А вы его записали чуть ли не в отпетые хулиганы! Как я объясню людям, когда меня спросят: за что моего сына выгнали из лагеря?
      - А вы скажите этим людям, что наоборот, вашему сыну не понравился лагерь, если чужое мнение имеет для вас принципиальное значение.
      - Но что же он нарушал? - всплеснула она полными руками с изысканным маникюром. - Он что, дрался, ругался матом, оскорблял девочек? Я-то знаю, что Юра не мог так поступить! Это нонсенс!
      У меня в ушах звенело от ее громоподобного голоса.
      - Конечно, ваш сын ничего подобного не делал. Как бы объяснить?.. Скажите, Юра помогает по дому?
      - В плане? - удивилась бойкая родительница.
      - Убирает ли он свою постель, выносит ли мусор, моет ли посуду, например?
      - Разумеется! Если я его попрошу - Юрочка все сделает. Но он так занят в школе, столько уроков, дополнительные занятия, репетитор... Но он очень послушный ребенок!
      - Здесь он категорически отказывается ходить на зарядку, дежурить по палате, участвовать в отрядных мероприятиях. Он делает только то, что хочет. И если все мои тридцать пять воспитанников последуют его примеру, мне придется, согласитесь, разорваться на тридцать пять частей.
      - Но я была уверена, что здесь детский оздоровительный лагерь, а не казарма. Я заплатила за путевку, чтобы мой мальчик не занимался физическим трудом, не насиловал себя. Он привез с собой книги: когда ему читать, если вы будете навязывать ему свою волю, водить на эти нелепые “зарницы”, заставлять бегать кроссы? Мне не нужен безголовый сын-спортсмен!
      - Но он же должен элементарно уметь постоять за себя, - увещевала я.
      - Он еще не окреп, он слабый ребенок, а здесь не спортшкола! И эти глупые КВНы! Мой сын - не шут, чтобы кривляться на сцене на потеху публике. Юра уже читает Шекспира в подлиннике, обожает Достоевского!
      - Ну, другим-то ребятам “кривляться на сцене”, как вы выразились, почему-то интересно. И в футбол интересно сыграть, и в лес по грибы сходить, и песни у костра попеть. И таких большинство, как ни странно. И если я, в угоду Юре Пеликанову, весь отряд в жаркий солнечный день усажу в палату читать Шекспира в подлиннике - дети меня вряд ли поймут. Хотя кто-нибудь из них непременно обожает и Чехова, и Льва Толстого, и Гете в оригинале читает.
      Пеликанова задохнулась от возмущения:
      - Как вы можете Юрия ставить на одну доску с остальными!
      Мне надоело препираться, захотелось сменить тему.
      - Он что, в первый раз в лагере?
      - Да! И, надеюсь, в последний!
      - Я тоже на это надеюсь! - позлорадствовала я. - Наверное, вам лучше отправлять сына на лето в санаторий. Правда, сомневаюсь, что там будут за него убирать посуду.
      - Я вам не верю, - прокричала мне ее ухоженная спина, - и отправляюсь к начальнику лагеря!
      О чем с ней разглагольствовал Уткин, не слышала, но подозреваю. Несмотря на все его “наезды” и разносы на планерках, выговоры и угрозы, он всегда защищал вожатых перед родителями и различными комиссиями. Юра покинул лагерь, и мы с Герой вздохнули свободней. А мама его, как обычно, осталась при своем мнении, даже не попытавшись прислушаться к нашим словам и разобраться в характере сына.

7. ЛЮБОВЬ

      Близился конец июльской смены. Васину тошнило, на протяжении получаса мы честно с ней перебирали пищу, которой она могла отравиться, но потом сдались: Ленка отправилась спать, а я завернула к ребятам. Был обычный вечер. Мы с Герой на двух гитарах подбирали что-то из “Аквариума”, сердитый Олег глядел в потолок, лежа на кровати. Зашел на огонек Зотов, увидел меня, помрачнел, но остался выпить чаю. Около двенадцати я решила проверить, не нарушает ли кто покой и сон вверенных мне детей. Очень вовремя! Из девичьей палаты доносился приглушенный смех, мужские голоса и бренчание гитары. При ближайшем рассмотрении мужчина оказался в единственном числе. Не анархист Матюня. Не компанейский Аркаша Смугляков. Не туповатый Давыдов. Возмутителем спокойствия нашей женской половины был вожатый пятого отряда Андрюша Калинкин.
      Двадцатилетний Андрей приехал в лагерь новичком. На высокого белобрысого парня коллеги обратили пристальное внимание не сразу: он был чрезвычайно скромен, тих и как-то безлик. Не красавец, но и не урод, не болтун, но разговаривать, к счастью, умел. Калинкин был безотказным парнишкой. Просили сыграть в волейбол за команду вожатых - играл, просили поменяться дежурством с четвертым отрядом - менялся без лишних вопросов, просили уступить вожатскую на ночь - безропотно шел ночевать на банкетку в коридор. Чему вы удивляетесь? Вожатые ведь тоже люди, к тому же молодые и здоровые, так что, несмотря на бессонные ночи и ежедневную нервотрепку, на личном фронте большинства из нас периодически разгорались бурные баталии.
      Не избежал сей участи и Андрюша Калинкин, прозванный детьми за высокий рост и худобу Дуремаром. Собственно, словесно упражнялись по его адресу лишь девочки первого отряда: наверное, романтически-молчаливый печальный образ Калинкина глубоко тронул их юные сердца. Андрей стал частым гостем на различных отрядных мероприятиях, мы с Герой по настоянию пионеров приглашали его участвовать в жюри конкурсов, стать почетным зрителем, и Дуремар охотно соглашался, виновато извиняясь всякий раз перед своей напарницей Ирой Кузьминой за временное отсутствие на рабочем месте.
      - Развлекаемся, - констатировала я.
      Калинкин испуганно вскочил, гитара жалобно взвизгнула.
      - Все, девочки. Спим! - металлическим голосом приказала я.
      - Ну, Полина! Мы же тихонько сидим, никому не мешаем!
      - Не об-суж-да-ет-ся! - отчеканила я в ответ, и обратилась преувеличенно ласково к Калинкину:
      - Выйдем, Андрюша?
      Он покорно прошел за мной по коридору до Геркиной вожатской. Все судьи были в сборе, за исключением Васиной, конечно. Я, как заправский прокурор, вкратце обрисовала ситуацию. Дуремар молчал, понурив голову.
      - Что тебе стоило попросить у нас с Полей разрешения на ночные посиделки? - нарушил молчание Гера.
      - Не вижу ничего крамольного в своем поступке, - начал оправдываться Дуремар. - Я тоже вожатый, как и вы, и прекрасно все понимаю. Я бы не допустил шума и беготни. Мы сидели тихо,..
      - ...по-семейному! - перебил его Зотов. - Ты, конечно, вожатый. И у тебя есть тридцать-сорок детей, и твои воспитанники сейчас спят. А ты по какой -то причине не даешь спать воспитанникам твоих коллег!
      - Ладно, я понял, - поспешил ретироваться Калинкин.
      - Нет, ты не увиливай! - настаивал Димка. - Объясни, тебя девчонки пригласили на ночь сказки почитать, что ли? Или ты сам решил подработать у Полинки массовиком-затейником на полставки?
      - Я сам, - растерялся Андрюша.
      - А чего не в моем отряде? - лениво влез в разговор до сих пор молчавший Олег. - У меня тоже девчата симпатичные. И бюст у большинства такой, что любая стриптизерша позавидует.
      - Ладно вам! - оборвал друзей Гера. - Иди, Андрей. Не делай больше глупостей.
      Калинкин не внял его совету. И в следующую ночь, и в последующую мы выгоняли упрямого Дуремара из палаты своих девочек. Зотов предложил Андрюшу слегка побить - может, поймет, в чем дело. Внушения сделать не успели: Калинкин взял выходной, и явился к вечеру с огромным плюшевым медведем в руках. Такая игрушка по нашим студенческим меркам стоила безумных денег, и все решили, что повод их потратить у нашего коллеги, видимо, серьезный.
      Когда Андрей приближался к корпусу, мы с Герой с крыльца наблюдали, как физрук гоняет по стадиону наших пионеров. Вскоре к нам присоединились Олег и Ленка.
      - Что это Сан Саныч решил за вас поработать? - удивился Олег.
     
     
      - Не доверяет! - пожал плечами Гера. - Думает, без него мы с Полиной отрядную спартакиаду не проведем.
      - Ну и хорошо! - с завистью отозвалась Васина. - Устроили себе халяву - радоваться надо!
      В этот момент Калинкин со своей пушистой ношей гордо прошествовал мимо нас, не поздоровавшись, и свернул в женское крыло первого отряда.
      - Тебе не кажется, Каранов, что одна из твоих девиц сейчас получит предложение руки и сердца? - язвительно захихикал Олег.
      - Он еще и слепой у нас! Прошел мимо стадиона, а возлюбленную даже не заметил, - поддакнула Ленка.
      Андрюша появился в дверном проеме и соизволил бросить в пространство охрипшим голосом:
      - Где ваши девочки?
      - А ты к кому обращаешься, к воздуху? - раздраженно переспросил Гера. - Вон они, отжимаются с физруком.
      - Спасибо, - с ледяной вежливостью поблагодарил Андрей и направился в указанном направлении. Он очень волновался: лицо пошло красными пятнами, руки дрожали. Он, наверное, воображал нас деспотами и тиранами, а себя влюбленным Тристаном, которому все преграды нипочем.
      - Делайте ставки, господа! - заявил Олег, не отрывая взгляда от удаляющейся фигуры.
      - Чего тут думать, - рассердился Гера, - это Милка Захарова довертелась! Я с ней поговорю на досуге.
      Калинкин приблизился к стоящим кружком девчонкам, вручил медведя Гале Тарасевич и скромно поцеловал ее в щечку, чем поверг в шок окружающих. Мы тоже не верили своим глазам: глуповатая Галя, не интересующаяся ничем, кроме бразильских сериалов, неприметная серая мышка, тощенькая, с прыщавым лицом, прельстила нашего Дуремара! Андрюша, конечно, и сам не Аполлон, но такого выбора никто из вожатых не ожидал.
      Вечером Димка возбужденно рассказывал, размахивая длинными руками:
      - Я ему говорю: зачем подводишь ребят? Твоя “рыбка” приедет из лагеря и расскажет родителям про свой красивый роман со взрослым дяденькой-вожатым, родители упадут в обморок, потащат чадо к гинекологу, а потом накатают “телегу” на твою кафедру в институт! А он мне твердит, как попугай: мы же только целовались! При чем тут поцелуи - мы за детей отвечаем, мы не имеем права так себя вести. Я объяснил: Андрюха, если у тебя большое светлое чувство, если ты уже подумываешь о создании крепкой ячейки общества, наберись терпения хотя бы до конца смены. Приедете домой - ухаживай, сколько влезет. Ты уже никого не подставишь, кроме себя - учти, что она несовершеннолетняя, а за совращение дают срок. И ее родителям ты не докажешь, что думал только о поцелуях, а дарил только игрушки, а не презервативы! Нет, ребята, он придурок, никакой ответственности у человека нет!
      - Ничего, поймет! - твердо сказал Гера тоном, не предвещающим ничего хорошего.
      - Не бейте его! - пискнула подошедшая Верочка. - Давайте попробуем все-таки его уговорить!
      Вера свято верила в то, что любой конфликт можно разрешить словами, но наши мужчины в данном случае, похоже, придерживались иного мнения. Слава Богу, бить Андрюшу не пришлось: нашелся человек, к мнению которого Дуремар прислушался, - его напарница Ирина.
      С тридцатилетней Ириной Кузьминой, крупной, жизнерадостной, компанейской девицей, с удовольствием общался любой член нашего клана. Большинство вожатых были намного моложе ее, но разница в возрасте ощущалась только в разговорах на житейские темы. Ирина уже имела за плечами педагогическое образование, восьмилетнюю дочь, мужа Василия с лицом законченного пьяницы-забулдыги, который вкалывал в стройотряде и периодически наезжал в лагерь проведать жену и ребенка. Вася поступил в наш институт, когда ему уже “стукнуло” двадцать девять лет, мужик он был, несмотря на внешность, неглупый и пробивной, вызвал из родной Самары Ирину и получил отдельную комнату в общежитии. Дочка зимой жила с бабушкой, а на лето Вася пристраивал свою женскую половину в лагерь. Энергичная Ира, к тому же профессиональный педагог, с удовольствием согласилась поработать вожатой, и никто из окружающих об этом не жалел.
      О чем Ирина беседовала с Калинкиным, никто не знает, но к девочкам первого отряда Андрюша до конца смены больше не заходил.
      Впрочем, Галя Тарасевич, рейтинг которой в отряде с тех пор значительно поднялся, похоже, совсем не огорчилась, а, напротив, вздохнула с облегчением: тяжело все-таки благосклонно принимать ухаживания человека, до которого тебе нет дела. Впрочем, на этом история упрямой любви Андрюши Калинкина не закончилась, но произошел сей грандиозный скандал уже в следующей смене, так что Галя не стала свидетельницей триумфа своей соперницы.

8. “ЖЕНЩИНА-ВРАЧ”

      Август ознаменовался увеличением творческой активности Сашки-Апельсина. В противоположность кружку “умелые руки” Апельсин организовал кружок “умелые ноги” для желающих вместе с одним из взрослых гулять на длинные дистанции за территорию лагеря. Это было очень удобно в первую очередь вожатым. Представьте, что вы проводите мероприятие, “КВН”, к примеру, и двое-трое пацанов не желают в этом принимать участие. Если оставить их без присмотра - запросто могут “сделать ноги” на часик-другой, например, на речку. И не дай Бог, утонут! А так вы сдаете “отколовшихся” на руки свободному вожатому, который с кучкой подобных добровольцев уходит гулять по окрестностям.
      А для любителей “ужасняков” Апельсин устроил сходки в кинозале, где каждый юный фантазер в полной темноте мог навключать разноцветных прожекторов и очень артистично в микрофон поведать любимую страшную историю группе товарищей.
      В его грандиозных планах прокол чуть не случился только раз, и то “благодаря” отсутствию чувства юмора у “женщины-врача”. По сценарию Дня Здоровья дети из отряда Апельсина, встав пораньше, развесили по всему лагерю плакаты следующего содержания: “Тифозный барак”, “Осторожно - чума!”, “Экспериментальная лаборатория. Входить только добровольцам!”. Малыши во главе с вожатыми потратили накануне весь вечер на эти кривоватые художества, и очень ими гордились. На зарядке все пионеры, по задумке Апельсина, должны были артистично валять дурака, изображая из себя больных, покалеченных и умирающих, которых к завтраку переодетый в докторов-Айболитов первый отряд собирался поставить на ноги. Веру Ивановну Давыдову хотели с ее согласия спрятать, затем на глазах всего честного народа торжественно освободить и сделать героиней дня. Беда в том, что “женщина-врач” была посвящена только в план своего похищения, а детали инсценировки до ее сведения не доводили.
      Утренняя планерка была прервана появлением Веры Ивановны с покрасневшими глазами и злым лицом. Она отвела в сторону начальника лагеря и минуту о чем-то возбужденно ему вещала. Мрачный Уткин вернулся к вожатым, грузно уселся в кресло и грозно произнес:
      - В нашем коллективе детей не учат уважать медицину. Кто-то с утра пораньше повесил на дверь медпункта плакат с надписью “Крематорий”. Вы, думаю, взрослые люди, и на такую подлость не способны. Значит, это сделали чьи-то воспитанники. И это в День Здоровья! Я считаю такой поступок по меньшей мере циничным.
      Мы онемели. Вот так повеселили детей! Вот так поставили спектакль! Смущенный Апельсин, заикаясь, признался в наших планах Уткину и “женщине-врачу”. Начальник было улыбнулся, но Давыдова упрямо твердила:
      - Это не смешно. Более того - я считаю это издевательством. Нужно немедленно снять все ваши писульки, пока дети не проснулись!
      - Да они уже не спят! - брякнул Сашка. - Они гримируются под косых, хромых, сирых и убогих. Чего вы так разволновались, Вера Ивановна? Ведь по сценарию все закончится победой медицинского гения! Вы же сами вчера согласились попрятаться до завтрака, чтобы вас потом нашли исцеленные пионеры.
      - Но я не думала, что вы опуститесь до такого безобразия, да еще втянете в этот бардак детей! - гнула свою линию “женщина-врач”.
      - Вот что, - решительно прервал перепалку Гусев, - вы сейчас снимете эти ваши дурацкие плакаты, чтобы не обижать Веру Ивановну, а остальное пусть идет, как намечалось. Согласны?
      Сашка аж голос потерял, прохрипев:
      - Да что вы такое говорите? Ведь мои ребята вчера весь вечер старались! Как же я им объясню? Что я им скажу? Что врачиха не захотела?
      - Полюбуйтесь, Владислав Петрович, как меня ваши сотрудники называют! - надулась Вера Ивановна.
      Уткин растерялся. Вечный борец за справедливость Зотов решил еще немного поднажать:
      - Это игра, поймите! Никто из детей всерьез не думает, что врач в лагере плохой или некомпетентный. Все эти картинки, которые заготовили Сашкины ребята, понарошку! И пионеры это понимают!
      Видя, что Уткин колеблется, Димка уже со злостью и раздражением обратился к “женщине-врачу”, стараясь любой ценой ее уговорить:
      - Вера Ивановна, да простите нас, дураков, наконец! Не подумали, что можем так вас расстроить. Ни при чем здесь пионеры, это вожатые такие бездушные. Не губите дело на корню из-за вашей прихоти. Ведь дети готовились, старались. Тем более - малыши. Если мы попытаемся им объяснить, что же произошло на самом деле, они все равно не поймут, только на вас обидятся!..
      За ожесточенной перепалкой мы не услышали звуки горна, объявляющего подъем, и вся радостно орущая толпа детей, перепачканная красной гуашью, обмотанная белой гофрированной бумагой, картинно чихающая, вывалила из корпусов. Дверь отворилась, и в щель просунулась голова небезызвестного Витьки Сомова, который громко прокашлял в нашу сторону: “У меня дифтерия! Кха-кха! Всех с собой унесу!” - и с визгом убежал к приятелям.
      - Стихия! - облегченно пожал плечами Уткин. - Опоздали мы с вами, Вера Ивановна! Теперь остается только наблюдать.
      - И наказывать! Я этого так не оставлю, - поджав губы, “женщина-врач” пошла к себе.
      Вера Ивановна была, в общем, неплохим человеком, знала свое дело, но с вожатыми не всегда находила общий язык. Возможно, виноват в том вечный конфликт поколений - разные идеалы, воспитание, уровень жизни. А может, все дело, действительно, в отсутствии чувства юмора и ложном представлении о справедливости. В этот раз она чуть не угробила замечательное, на наш взгляд, шоу, в другой раз пионеры второго отряда едва не пострадали оттого, что взгляды “женщины-врача” на некоторые стороны жизни никак не совпадали с точкой зрения детей и вожатых.
      Как-то поутру я застала возле корпуса интересную картину:
      - Где этот чертов Плетнев? - рычала Васина, выводя на зарядку своих подопечных. Ромы Плетнева, симпатичного черноволосого паренька четырнадцати лет, никто не видел с самого подъема. Ребята сказали, что он сбежал среди ночи, ни с кем особенно не откровенничая.
      Плетнев, конечно, вполне самостоятелен, в меру рассудителен, в меру эмоционален, словом, не пропадет. Но если парень вдруг оказался чем-то расстроен, кто знает, что он способен натворить? Тем более в переходном возрасте. Васина решила подождать до завтрака, а потом уже поднимать лагерь на уши. Попутно Ленка начала выяснять, что могло задеть или ранить мальчика.
      Ушел на рассвете? Что у нас было накануне? Дискотека. В середине танцевального вечера Олег Косинцев выудил Рому из кустов с сигаретой и в наказание отправил спать. Плетнев в свое оправдание сказал, что сильно волновался, потому и потянулся к запретному плоду. Волновался? Расстроен? Васина вкрадчиво постучалась в палату девочек, присела на краешек ближайшей кровати и сладким голосом поинтересовалась, с кем вчера танцевал наш красавчик Плетнев. И тут же получила полный набор отрядных сплетен о Ромкином увлечении Машей Головановой, о приглашении на танец, а также о Машином отказе: “Она такая дура - довела парня до ручки! Ну что он в ней нашел? За нос водит Плетнева, кокетничает. Нет, чтобы честно сказать, что он ей не нравится! А если нравится - то чего выпендривается, коза астраханская?” При появлении Маши все попытались резко сменить тему, но без репетиции, естественно, ничего не вышло. Только что стоял ужасный гвалт на весь коридор, и вдруг - неловкая пауза.
      - Что это вы замолчали? - подозрительно спросила Маша.
      - Да вот, обсуждаем, какая ты, Машенька, бессердечная! - нагло разболтала девичьи тайны Васина. - Что же ты, красавица моя, довела парня до того, что он из лагеря сбежал?
      - Как - сбежал? - испугалась Голованова и залилась краской.
      - Так. Убег! А ты и не спросила, про кого я тебе рассказываю страшные истории! - победно воскликнула бездушная Васина тоном следователя, уличившего подозреваемого во лжи. Ленке, конечно, важнее всего было вернуть Ромку Плетнева в лагерь, поэтому она позволила себе в данной ситуации побыть бестактной и продолжила:
      - И теперь парня ожидают крупные, между прочим, неприятности.
      - А я-то тут причем? - упавшим голосом произнесла Маша, длинные выгнутые ресницы заблестели от набежавших слез.
      - А зачем ты вертела хвостом вчера? - не унималась безжалостная Васина. - Если он тебе совсем не нравится, можно ведь было сказать ему об этом честно и остаться в итоге друзьями!
      Тут у Васиной проснулась совесть и она заговорила гораздо мягче:
      - Ладно, чего уж теперь переживать. Куда он мог уйти?
      - Кто? Ромка?
      - Нет, Лев Николаевич Толстой!
      - Я не знаю... Он не говорил, что сбежит, - пролепетала Маша, заливаясь слезами.
      - Ну, зачем же теперь реветь? - удивилась раздосадованная Ленка. Она специально затеяла весь этот спектакль, так как надеялась, что Маша подскажет, где хотя бы приблизительно искать воздыхателя.
      - Я не хотела!.. Я не думала, что так выйдет! Он же мне на самом деле нравится! - разрыдалась девочка.
      - Ну ты и дуреха! - в сердцах бросила Васина и вышла из палаты.
      Ленка свои отношения с мужчинами всегда усложняла: она кидалась в любовь, как в омут, не понимала, что такое легкое увлечение, как можно улечься в постель, а наутро забыть, как зовут партнера. Ленка ничуть не стыдилась своих чувств, не жеманничала и не выводила мужчин из терпения. О том, что она влюблена в Косинцева, с самого начала можно было прочесть по ее лицу. Я подозревала, что некоторое время назад Васина прижала-таки напарника к стене своим признанием, но красавчик Олег, похоже, сумел выкрутиться, не ответив ни “да”, ни “нет” - на людях они ничем себя не выдавали, зато Ленка в порыве откровения сказала мне, что теперь точно знает: Косинцеву она далеко не безразлична. И я ей поверила.
      Кокетство было ей чуждо, а слово “флирт” она люто ненавидела. Поэтому Васина, мягко говоря, не одобряла нелепое, на ее взрослый взляд, поведение своих девчонок, в частности Маши Головановой.
      В коридоре Ленка остановилась, чтобы выпустить пар, пока никто не попался под горячую руку. Ну, надо же, такая сопля, а уже ни грамма искренности! Нет, Васина решительно не видела смысла в подобных поступках. Судя по наручным часам, до завтрака оставалось минут семь. Раздались шаги в сторону девчоночьего крыла, Васина повернула голову на звук и обмерла: по коридору с мечтательной улыбкой шел Ромка Плетнев, а в руках его колыхался огромный букет белоснежных роз. Она сразу все поняла:
      - Паршивец ты этакий! Тебе что, трудно было рот открыть и предупредить хотя бы? Да мы бы тебе машину тайком нашли, дурачок ты влюбленный!
      - Ну, Лен! Ну, тише! - взмолился Плетнев. - Я же хотел сюрпризом...
      - А я, по-твоему, трепло?
      - Нет. Ну, Леночка! Ну, милая! Я все тебе объясню! После.
      Ромка робко постучал в дверь палаты, мигом потеряв интерес к нотациям своей вожатой. Васина даже позавидовала в глубине души, потом покачала головой и двинулась прочь, бормоча под нос: “Пользуетесь вы моей добротой, мерзавцы!”
      Мы, конечно, восхитились Ромкиным поступком: встать ни свет, ни заря, пешком отправиться до города, имея призрачную надежду поймать попутку, потом проделать тот же путь обратно, но уже с букетом цветов для любимой девочки. В общем, как глубокомысленно сказал Разумовский, “Плетнев выступил неожиданно”. Он смело бросил вызов мальчишеской браваде, юношескому ханжеству: в этом возрасте принято приманивать девочек грубостью, сигаретами, большими бицепсами, а не букетами цветов. Плетнев рисковал стать посмешищем среди сверстников до конца смены, но, слава Богу, благодаря своей выдержке и независимому характеру, он стал героем. Немалую роль в этом, несомненно, сыграл и его дерзкий утренний побег. На каждом углу только и разговоров было, что о романтической истории во втором отряде.
      Но помимо прочего, Ромка нарушил лагерную дисциплину. Мы, конечно, прониклись к нему глубокой симпатией, но наказать парня было необходимо - чтоб другим впредь неповадно было.
      Перед тем, как отправиться на обед, Васина собрала всех своих подопечных в кучу и, мысленно пересчитав, нахмурила брови:
      - По-моему, это уже перестает быть оригинальным. Где Плетнев? Луну с неба пошел доставать?
      - А он не хочет! - выкрикнул в ответ сосед Ромки Сережа Ивушкин.
      - Как это - не хочет? Аппетит потерял, что ли? - съязвила Васина, но Сережа ее иронию проигнорировал, уклончиво ответив:
      - Значит, потерял.
      - Ладно, без меня дорогу в столовую найдете, надеюсь? Ну, шагайте! Спросят меня - скажите, скоро буду, - решила вожатая. Что-то неспокойно у нее было на сердце.
      Так и вышло: печальный Ромка, ссутулившись и потеряв интерес к жизни, сидел на кровати.
      - Вы что - поругались? - вырвалось у Васиной. Она была не просто удивлена - ошарашена: парень должен гоголем ходить, а он глаз от пола не отрывает!
      Ромка молчал, сопел, и Лена, обозвав про себя Машу порядочной стервой, подошла и погладила его по коротко стриженой голове.
      - Перестань! Не стоит она твоих переживаний. И, по-моему, она к тебе, все-таки неравнодушна.
      - Чего ж она тогда меня дураком назвала? - вскинулся юный Ромео.
      - Просто испугалась за тебя. Тебя же тут все разыскивали с самого утра. Ты вот что, Плетнев, послушай меня, старую тетку с большим жизненным опытом: покажи-ка Машке теперь свою гордость! А? Ну, постарайся! По крайней мере, достойно выйдешь из создавшейся ситуации. Вот ты скажи сейчас себе: “Не нравлюсь? Ну и пошла она! Далеко и надолго!”
      - Не получится.
      - А ты попробуй! - горячилась Васина. - Ты же мужик, вот и держи свои переживания от чужих глаз подальше. Ну, хотя бы сделай вид, что ничего не произошло, никто тебя не отшивал, никто над тобой не смеялся...
      - Но ведь смеялись же! - перебил с отчаянием Ромка.
      - А ты покажи, что тебе все равно, что у тебя и другие есть. Интересы, конечно.
      Короче, уговорила она Плетнева покинуть монашескую келью, даже успели к остывшему обеду. Войдя в столовую, Васина поморщилась:
      - Опять рыбой воняет! Ненавижу рыбу, тем более, что здесь ее совсем не умеют готовить. Тьфу, гадость, аппетит даже пропал!
      Она повернулась было уйти, но тут Маша Голованова, забыв про щебечущих рядом подружек, нарочито громко крикнула Васиной:
      - Что так долго, Лена? Уже все холодное!
      - Какая трогательная забота о моем здоровье! Что-то раньше не замечала, - иронично парировала Васина, поняв, что ей придется-таки отобедать, иначе бедный парень тут же сбежит от любопытных глаз и останется голодным.
      - Я тут Плетнева запрягала канцтовары притащить, на складе провозились, - разъяснила она во избежание сплетен.
      Ромка вяло улыбнулся и низко склонился над тарелкой с супом.
      На всех последующих подробностях завоевания Плетневым благосклонного внимания Маши Головановой я останавливаться не стану, скажу только, что у моей подруги Васиной неуклюжие Ромкины ухаживания, равно как и необъяснимое порой поведение его пассии, вызывали аллергию и раздражение.
      - Господи! - взмолилась как-то Ленка, в сто тридцать восьмой раз за неделю придумывая, как бы помирить влюбленных детей. - Ну почему им обязательно надо усложнять себе жизнь? То какая-то надуманная ревность, то игры в кошки-мышки, то пустяковые обиды. Только нервы свои зря портят.
      - А по-моему, так интереснее, - мечтательно возразила ей я. - Попереживал, затем помирился, после поревновал, утешился... А когда все гладко выходит, то как-то скучно становится, пресно.
      - Тебе бы романы женские сочинять - вся страна бы рыдала! - махнула на меня рукой Васина и занялась своими делами.
      И вот одним погожим вечером нашу вожатскую посетила возмущенная “женщина-врач”. Неудобно расположив свое тощее тело на широком стуле, она начала вещать о том, что же ее повергло в столь глубокий шок:
      - Знаешь, Лена, я уверена, что ты поймешь и поддержишь меня! Не кажется ли тебе, что некоторые вожатые, и вы с Косинцевым в частности, забывают о своей главной обязанности - оберегать здоровье детей? - Она сделала многозначительную паузу. - А дети тем временем лежат на травке в укромном месте и чуть ли не... совокупляются! Боже мой, до чего мы дожили!
      - Не волнуйтесь, Вера Ивановна. Чьи дети? Мои, что ли? И что вы конкретно наблюдали? - с деловитой усмешкой, сохраняя спокойствие, спросила Васина.
      - А ты как будто ничуть не озабочена, так нельзя, Леночка! Какие дети? Да вот эти... про которых все кругом говорят: из твоего отряда парочка!
      - Плетнев и Голованова, - догадалась Ленка. - И чем же таким предосудительным они занимались?
      - Ты зря насмешничаешь: если девочка вернется домой беременной - это будет на твоей совести! - Вера Ивановна даже покраснела. - У меня язык не повернется сказать, что эти развратники там вытворяли!..
      - Насчет чьей-то там беременности, я думаю, нам с вами, Вера Ивановна, беспокоиться не стоит: пионеры о современной контрацепции знают гораздо больше нас, - продолжала издеваться Васина. Но “женщина-врач” не унималась, требуя созвать педсовет, вызвать негодяев и бросить им в лицо обвинение в непристойном поведении. А потом исключить из лагеря. И пусть сгорят со стыда! Боже, их родители не переживут подобного позора!
      После часового успокаивания воинственной Веры Ивановны Васина прямиком отправилась к Олегу, который сидел на трибуне стадиона с секундомером в руках в окружении своих подопечных. Напарник прореагировал недоверчиво:
      - Что, неужели по-настоящему трахались?
      - Жаргончик у тебя! - поморщилась Васина. - Пока, конечно, нет. Я у Давыдовой выпытала истину в конце концов: они лежали в травке и просто целовались. Но сначала можно было понять, что она застала прямо-таки двести поз “Камасутры”!
      - И что ее понесло в забытый уголок? В туалет, что ли, захотела? - съязвил Олег.
      - Нет. Давыдова у нас травы лекарственные собирает, вечно ползает по закоулкам и натыкается на неприятности. Ты не знал, что ли?
      - Нет.
      - И как нам теперь быть, Олег?
      - Ни на шаг от себя не отпускать до конца смены. А “женщина-врач” авось забудет.
      - Как же, забудет она! От публичной казни на педсовете я ее отговорила, так она теперь вбила себе голову, что должна оповестить родителей Ромео и Джульетты по приезде домой. Идиотизм и ханжество! - разозлилась Ленка. - Олег, где тут смысл: ну, поработаем мы с тобой шпионами полсмены, но ведь это только до отъезда из лагеря. Не проще ли прочесть детям популярную лекцию о презервативах? Полезнее будет, по-моему.
      - Дома мы за них не отвечаем, - рассудил Олег. - Дома пусть родители заботятся о подрастающем поколении. А здесь, дорогая моя, можешь хоть на собственном примере учить предохраняться, но глаз с Плетнева и Головановой не спускай!

9. ЕЩЕ О ЛЮБВИ

      Пришлось Васиной удвоить бдительность. Косинцеву она доверяла безоговорочно, если напарник что-то решал, значит так и должно было быть. Бедная Ленка почти дошла до крайностей в своем стремлении постоянно держать в поле зрения кого-нибудь из влюбленной парочки. На трибуне стадиона, в столовой, в кинозале она в первую очередь расчищала возле себя место для Плетнева или Головановой, через каждые пятнадцать минут забегала в палаты после отбоя с проверкой, усердно и навязчиво вовлекала ребят во все отрядные мероприятия, даже на пляже я вздрагивала от ее внезапного окрика:
      - Ромка, куда ты направился?
      - А что, нельзя отойти на минуточку?
      Васина озиралась в поисках Головановой, и если не находила, тут же с готовностью предлагала:
      - Пошли вместе!
      - В туалет?! - ошарашено переспрашивал Плетнев. Ленка сконфуженно мялась, в конце концов отпускала пионера, но следом направляла напарника. Олег всячески сопротивлялся, но возразить не мог: в конце концов, идею непрерывной слежки предложил он.
      Хорошая погода - счастливая пора для вожатых. Находясь на пляже, можно не особенно сильно напрягать свои невыспавшиеся мозги на тему: как развлечь детей. Они сами себя развлекают! Волейбол, бадминтон, младшие лепят что-то из песка, старшие дремлют на солнышке, приобретая вожделенный загар. Красота! Мы тоже по-очереди спали в тенечке, засекая время.
      В тот год август, как ни странно, нередко баловал нас такими деньками, хотя вода в реке уже не прогревалась до парного состояния. Я сидела на травке, прислонившись спиной к стволу “грибка”, служившего защитой от солнца, и умиротворенно наблюдала, как Зотов играет с моими пионерами в “картошку”. Я любовалась его загорелым поджарым телом, гибкими движениями, я слушала музыку его низкого голоса, я таяла, как мороженое на палящем солнце, ловя мимолетный взгляд его темных глаз. Вот подбежали малыши, облепили Димку в ног до головы, требуя немедленно идти с ними купаться.
      - У вас что, жабры отросли? Вы же недавно из воды вылезли! Нет, я не пойду, там холодно! Я простужусь и умру! - сопротивлялся Зотов.
      Детвора повалила его на траву, мои подопечные спасали кумира, растаскивая радостно галдящую малышню.
      Мы с Герой расхохотались, даже задумчивая в последнее время Васина не удержалась от смеха. Зотов вырвался из цепких объятий и растянулся рядом. Мое сердце рвалось из груди, я отодвинулась, боясь, что он услышит и все поймет, а Димка, похоже, расценил мое движение, как жест презрения. Он с горечью негромко произнес:
      - Мне надо будет уехать.
      - Зачем? - испугалась я. Мне вдруг стало страшно оказаться вдали от него.
      - Есть одно дело...
      - На сколько дней?
      - Может, я вообще не успею вернуться до конца смены.
      - Ну и вали! - рассердилась я. - Отряда у тебя нет, а мы и без замены обойдемся. Так что, тебя здесь никто не держит!
      - Ошибаешься, - вздохнул Димка, отряхнулся и пошел к воде, где его с визгом и ликованием приветствовал шестой отряд.
      Сидящий неподалеку Гера усмехнулся и покачал головой. Я свирепо буркнула:
      - А ты чего скалишься, Каранов?
      - Смешные вы, ребята, - еще шире улыбнулся напарник.
      - Ну и что?
      - Ничего. Я в чужие дела не лезу.
      - А никаких дел и нет! - отрезала я, с досадой понимая, что Герка-хитрец давно обо всем догадался. Меня бесило, что он занял воображаемый наблюдательный пункт и только посмеивался свысока, не желая спуститься с высоты и помочь. Чем конкретно Гера мог мне помочь, я не представляла. Разве что, поговорить, посочувствовать, может быть, дать совет. Но в психотерапии Гера был не силен, в этой области, по всеобщему мнению, самых больших успехов добилась Ира Кузьмина. Выбила же она дурь из своего напарника Андрюши Калинкина! Но Ирину я посвящать в свои страдания не собиралась - у нее и так образовалась целая куча проблем.
      После инцидента с Галей Тарасевич наш Дуремар недолго поскучал, но вскоре приободрился. Он ходил за Кузьминой по пятам и выполнял малейшие ее пожелания.
      - Вон как зауважал! - удивлялась Верочка Астратова на наших девичьих посиделках. - Все-таки Ирка - сильная личность. Приструнила парня, не дала глупость совершить, молодчина!
      - Как ты можешь судить о чужой любви? - ворчливо возражала Верочке Ольга Марченко, макая в чай припасенный сухарик двухнедельной давности. - А если Ирина ему судьбу поломала? Может, у него к этой пионерке чувство - на всю жизнь?
      Мы с Васиной зарыдали от смеха, Ленка не удержалась и брякнула:
      - Чего ты переживаешь? Вернемся домой - все выясним. Глядишь, и по-твоему выйдет: Андрюша разыщет свою милую, на лихом коне умчит от родителей, они обвенчаются и будут жить счастливо. Пока Дуремара папа-Тарасевич не застрелит из охотничьего ружья.
      - Вечно ты все опошлишь, Васина, - прошипела недовольная Ольга.
      - Ладно, побежала я - мои сегодня по столовой дежурят! - беззаботно улыбнулась Ленка и невинным голоском добавила: - Оль, сегодня селедка на обед. Собрать тебе, что останется? Она храниться должна долго.
      Марченко секунду помолчала, переваривая сказанное, потом возмутилась, обращаясь ко мне, так как Васиной уже и след простыл:
      - Ну, какая же грубая девка! Как ты, Поль, с ней в одной вожатской живешь - я удивляюсь!
      - Я тоже! - прохихикала на прощанье я.
      На очередной планерке Гера что-то не поделил с Ириной. Такие стычки не были редкостью: из-за своих детей переругивались даже хорошие друзья. Если Васина, к примеру, уговаривала начальство отпустить второй отряд в поход с ночевкой, я считала своим долгом добиться для своих детей не меньших привилегий. Мелкие стычки на профессиональной почве между вожатыми заканчивались, в большинстве своем, мирно и по- семейному. И мы были чрезвычайно удивлены, когда Андрюша Калинкин за завтраком пригрозил Гере отомстить за обиженную напарницу. Во- первых, Ирина уже зла на Каранова не держала, во-вторых, в драке ребята бы забавно смотрелись рядом: плотный, мускулистый, невысокий Гера и Андрей - длинный, нескладный, с милым юношеским личиком. Дураку было ясно, на чьей стороне оказалось бы преимущество.
      Мы еще посплетничали по этому поводу, но не придали большого значения Андрюшиной решимости. Беда нагрянула неожиданно: в лагерь явился с очередным неофициальным визитом Василий Кузьмин, Ирин муж. Он-то, в отличие от нас, неопытной молодежи, все понял с первого взгляда и потребовал у жены объяснений.
      Жена сказала правду, поникшего Васю Гера с Олегом увели к себе успокаивать, а Ирина стала настоятельно советовать Калинкину немедленно покинуть лагерь, пока не ушла последняя электричка. Кому, как не ей, было знать, каков бывает Кузьмин в пьяном угаре! Обыкновенно приличный и неглупый мужик, он полностью терял контроль над своими поступками в нетрезвом состоянии.
      Почти все спиртное, что было им привезено, Вася выпил, что называется, “в одно рыло”, и часам к одиннадцати вечера находился в состоянии боевой готовности. Гера безропотно все подливал и подливал Кузьмину, надеясь, что парню полегчает и он уснет. Не на того напал - чем больше Иринин муж пьянел, тем больше энергии из него выплескивалось. Васин обидчик Калинкин из глупой, на наш взгляд, гордости наотрез отказался куда-либо бежать. Храбрый Дуремар хотел встретить опасность лицом. Когда Косинцев и Каранов поняли, какие плоды дали их жалость и чувство мужской солидарности, они, конечно, ужаснулись и попытались Василия удержать. Вы пробовали бороться с разъяренным Кинг-Конгом? Тогда поймете, почему полночи на глазах у всех продолжалось шоу под названием “Догнать и убить Калинкина!”, и никто не мог этого безобразия прекратить.
      Храбрец Андрюша дрогнул-таки и бросился удирать, сломя голову, всерьез испугавшись остаться по меньшей мере покалеченным. Кузьмин носился следом, держа над головой за ножку табуретку. Нам удалось только переместить это действо в лес, ближе к пляжу. Там мужики, окружив и локализовав главных героев представления, у Васи отобрали табуретку, а Андрею помогли оторваться от преследования и скрыться до утра.
      Мужская половина вожатского отряда Василию все же сочувствовала и милицию вызывать не собиралась. Женская половина, попрятавшись по корпусам, напряженно следила за разыгрывающейся трагикомедией. После лицезрения Кузьмина во всей его пьяной красе нам стали близки переживания Ирины.
      Потеряв вражеский след, Вася вернулся в лагерь и прямиком направился в вожатскую Калинкина. Все вздохнули с облегчением - Андрюши там не было, он отсиживался в надежном укрытии. Кто же мог предвидеть, что факт отсутствия соперника до такой степени разъярит мужа Ирины, что он возьмет в заложники дорогую Андрюшину кожаную куртку и в назидание порежет ее на мелкие узкие полосочки, перебудив при этом своими воплями полкорпуса детей? Больше всего мы боялись, что об этой истории узнает начальник лагеря. Тогда и Калинкин с Ириной уедут домой, снабженные “прекрасными” характеристиками, и Кузьмин получит свои пятнадцать суток.
      После расчленения куртки Василий неожиданно утихомирился и позволил, наконец, себя увести, только попросил напоследок передать изменнице, что “ейный хахаль” будет точно так же растерзан в мелкие клочки. Перед сном Вася дрожащей рукой написал себе корявую записку на утро: “Убить суку Калинкина прям с утра не забыть”. Этот письменный распорядок дня был отдан на сохранение Гере, как самому надежному другу, который не позволит злу остаться безнаказанным. До полудня наш герой отсыпался, затем нашел Ирину, пряча глаза от всех, поговорил с женой и молча убрался из лагеря, так и не повидав дочку. А записка до сих пор хранится у Каранова, как свидетельство нашей бурной вожатской молодости.

10. БЕГЛЕЦ

      Облачным августовским днем после полдника к старшему вожатому Разумовскому прибежал невысокий худощавый Лешка Новиков, ставший с июля напарником отвергнутой Зотовым Ольги Марченко.
      - У меня пацан пропал! - запыхавшись, выпалил он.
      Разумовский, словно оправдывая свою фамилию, обычно присутствия духа не терял, но тут встревожился:
      - Рассказывай по порядку со всеми подробностями. Не торопись, и поменьше эмоций! Они только мешают.
      - Это Миша Гвоздев. Перед тихим часом опять подрался с ребятами, обиделся и ушел плакать на детскую площадку. В палату идти отказался. Ну, я и разрешил ему на качелях посидеть... Но я же все время в окошко глядел - Гвоздев был на месте! Мне ведь и за другими присматривать нужно. Только когда подъем сыграли, я отвлекся. Ну, а на полдник пошли - нет Гвоздева. Ольга повела детей в столовую, а я кинулся искать. Вот... Не нашел. Пионеры тоже ничего не знают.
      Лешка виновато опустил карие глаза и шмыгнул вздернутым носом. Ему три месяца назад исполнилось восемнадцать, он был фанатично предан вожатскому отряду, безмерно уважал Разумовского и восторженно относился к своей работе. Похоже, парень пока не понял, что ему грозит перспектива попасть за решетку, случись что с его пионером. Но Разумовский - матерый волк - в первую очередь подумал именно об этом. Не считайте нас бездушными тварями: мы не могли заставить себя любить всех детей. Как ни сопротивляйся, как ни внушай себе, что виновата окружающая среда, но если ребенок не вызывает у тебя симпатии - ты сможешь его, максимум, пожалеть. Совершенно естественно, на мой взгляд, что часто в первую очередь вожатого посещают мысли о собственной ответственности, а не о здоровье подопечного, которому сто раз до этого повторяли: не ходи, не трогай, не лезь! И ничуть не парадоксально, что обычно любовь и симпатию завоевывают дети пусть даже не послушные, но смышленые, не глупые и не дебилы. Такие дети могут тайком уйти на речку, но они умеют плавать; могут гулять ночью в лесу, но к утру непременно вернутся; а если уж поставят себе цель сбежать домой, то предварительно выучат расписание электричек и маршрут до ближайшей железнодорожной станции.
      Миша Гвоздев к сообразительным, судя по отзывам знавших его вожатых, не относился. Первый вопрос, который задали его товарищам по палате, был: из-за чего драка? Как всегда из-за пустяка. Лешка Новиков и его напарница Марченко сказали, что Миша бился с кем-нибудь постоянно, и в девяноста процентах случаев зачинщиком являлся он сам. По комплекции десятилетний долговязый и крепкий Гвоздев значительно превосходил сверстников, а вот по интеллекту его следовало бы отправить в отряд помладше. Получался заколдованный круг: с малышами наш драчун жил бы по принципу “сила есть - ума не надо”, а ребята постарше просто обозвали бы его дураком и перестали общаться. Ровесникам с Гвоздевым тоже было скучно, но они могли хотя бы коллективно дать отпор его кулакам.
      Леша с Ольгой постоянно пытались найти Гвоздеву полезное занятие, которое бы позволило ему завоевать у товарищей хоть каплю уважения. Кружки Миша однозначно отмел, обозвав “девчоночьим времяпрепровождением”. Последнее слово, наверное, придумал Лешка Новиков, потому что Гвоздев вряд ли смог бы выговорить такую длинную фразу. Сам Бог, казалось бы, велел драчуну пойти в спортивную секцию, тем более, что выбор был велик: плавание, волейбол, легкая атлетика. Но играть в футбол Миша Гвоздев не мог без грубого нарушения правил, во время кросса его постоянно снимали с дистанции за подножки противникам, а от его, буквально, убойного удара волейбольным мячом противники разбегались в разные стороны, и игру прекращали возмущенные зрители. Свою непонятную агрессивность Миша выплескивал, казалось, без всякого повода. Он наловчился коварно отлавливать обидчиков поодиночке, Лешка и Ольга сбились с ног, разнимая эти потасовки.
      Вожатые разговаривали с ребятами: просили их не будить в Мише зверя, не обижать его, не донимать злыми оскорблениями и дразнилками, а попытаться найти с ним общий язык. Но дети часто бывают жестоки, угроза быть поколоченным в обмен на язвительную колкость, сказанную во всеуслышание, приятно будоражила и призывала к действию - вот я каков, ничего не боюсь! Разговаривали и с Мишей: не обращай, парень, внимания на этих грубиянов! Мы же с тобой знаем, что в тебе гораздо больше хороших качеств, чем дури. Будь выше и достойнее злопыхателей, и они тебя, в конце концов, зауважают!.. Сдержанности и гордости Гвоздева хватало на полчаса, и он снова мчался объявлять вендетту обидчикам.
      Похоже, внезапно какой-то винтик открутился в его голове, Гвоздев разозлился и исчез. Когда первоначальные поиски не увенчались успехом, Леше с Ольгой досталось сполна. Разумовский, растеряв остатки спокойствия, метался по комнате и орал:
      - Вы должны были предвидеть! Не важно, что он там про себя решил - вы обязаны были почувствовать, перестраховаться!
      Его можно было понять: начальник лагеря и старший вожатый идут под суд в первую очередь. Сначала мы сильно не переживали, потому что обиженным пионерам обычно инстинкт самосохранения далеко убежать не давал. Один парнишка просидел четыре часа под лестницей в своем корпусе в то время, как его разыскивали по округе. Но когда выяснилось, что пионеры ничего не знают, а в лагере и поблизости Миши Гвоздева нет, даже самые легкомысленные весельчаки перестали относиться к делу несерьезно. Похоже, мысль о побеге пришла в голову ребенка спонтанно, пока он сидел на качелях в тихий час, и ушел Миша прямо в том, во что был одет: коротеньких шортиках и ситцевой рубашечке. Мы проверили - все остальные вещи оказались на месте. А между тем, надвигалась ночь. Каким бы жарким не был день, августовские ночи могли даже сопровождаться заморозками.
      Вызванная из райцентра милиция сначала отказывалась помогать, ссылаясь на то, что с момента исчезновения ребенка не прошло и суток, но побывав в кабинете начальника лагеря, стражи порядка все же принялись прочесывать подходы к железнодорожной станции и опрашивать возможных очевидцев. Уткин, кстати, после такого “разговора” сорвал себе голос и три дня хрипел.
      Лагерный “рафик” мотался взад-вперед по дороге, ведущей к городу. Начальник лагеря на личном автомобиле уехал в ближайшую деревню Соколово оповестить местных жителей о беглеце. Обнадеживающих известий не было, и каждый вожатый уже неоднократно отгонял от себя жуткое видение: скорчившийся под разлапистой елью маленький, посиневший от холода трупик Миши Гвоздева. И каждый думал: не дай Бог, парнишка рванул к реке! Осунувшийся Леша Новиков, за последние три часа ни разу не присевший, как лось, шумно бороздил окрестный лес, а Ольга Марченко, собрав вокруг притихших детей, словно квочка, украдкой вытирала слезы. Наверное, только сейчас ей начали искренне сочувствовать.
      В десять вечера, уложив детей и оставив по одному дежурному на корпус, весь мужской состав вожатского отряда и половина женского, одевшись потеплее и вооружившись фонарями, двинулся прочесывать лес. Они шли цепью, охватив направления севера и запада, и периодически охрипшими голосами кричали: “Ми-ша! Гвоз-дев! Не бойся, откликнись! Ау!” На юг и восток двинулся обслуживающий персонал: дворники, сторожа, кухня и прочий люд во главе с милицией. Физрук со знанием дела “обнадеживающе” заявил, что если мальчик действительно заблудился в лесу, и мы его сегодня не найдем, то дальше продолжать поиски нет смысла: все равно ребенок замерзнет. “Еще раз что-нибудь ляпнет - получит по морде!” - пробурчал отчаявшийся Лешка. Друзья налили ему полстакана водки и увели в сторону.
      Мне выпал жребий дежурить по корпусу, так что до часу ночи время пролетело незаметно - я носилась, как белка в колесе, с одного этажа на другой, успокаивая взбудораженные старшие отряды, которые были в курсе наших печальных дел. “Охотники” явились к четырем утра, грязные, мокрые с головы до ног, уставшие от бесплодных поисков: Миша Гвоздев как в воду канул.
      Утром следующего дня Разумовский, прихватив с собой Ольгу, помчался на лагерном “рафике” к родителям сбежавшего пионера. Теплилась надежда, что Гвоздев первым делом все-таки побежал на электричку и добрался до дома. Телефона там не было. Картину они застали удручающую: в убогой малогабаритной квартирке с засаленными обоями ютились опекуны Миши со своими тремя отпрысками, что называется, “мал мала меньше”. Мишина мать, оказывается, сидела в тюрьме за хищение, отец спился и помер от цирроза печени, и сердобольная сестра матери взяла на себя опекунство. Разумовского она встретила хмуро и недоверчиво: чего, мол, хай подняли, если Мишка домой приходит только переночевать, да и то не всегда? Нет, не появлялся, а появится - пинками обратно отправлю! Еле-еле бесплатную путевку выпросила в профкоме, ему в лагере и кормежка дармовая, и постель чистая, и развлекают его, а он фокусы выкидывает! Господи, когда же покой в этом доме будет? А вы, кстати, куда смотрели? Чего за ребенком не следили? Мне ведь перед сестрой оправдываться, если что!
      Куда смотрели?.. На остальные тридцать с лишним душ, которые каждую секунду могут упасть, удариться, заплакать, поломаться, обидеться, испугаться, да мало ли что еще!
      Телефона у родственников Гвоздева не было, но рядом с теткиным домом стояли две телефонные будки. Опекуны неохотно пообещали звонить начальнику лагеря, если что-нибудь произойдет.
      Ночью мы опять пошли искать: “Ми-ша! Гвоз-дев! Вторые сутки не спим из-за тебя, паршивец! Отзови-ись, пожа-луй-ста!” Бесполезно. Леша Новиков совсем упал духом. Разумовский сушил сухари. Начальник ходил черный, как туча. Милиция почти поселилась в лагере.
      На третий день в деревне Соколово разыскали гостившего у бабушки мальчонку, который признался, что сутки укрывал в сарае пацана, сбежавшего из лагеря, таскал ему еду, теплые одеяла, а напоследок стянул у бабки из комода “трешку” на билет до дома.
      Позеленевший от ярости Разумовский побежал к “рафику”, но вместо него предусмотрительный начальник отправил домой к Гвоздеву “женщину- врача”. А Миша-то оказался не дурак! В лес он соваться не стал и сообразил, что по дороге в город его отловят очень быстро. Пошел наш беглец в соседнюю деревню, заручился поддержкой местного пацана и спокойненько переночевал в гостеприимном сарае. А что пацан? В его глазах Миша Гвоздев выглядел героем-великомучеником, он готов был укрывать своего кумира хоть месяц. На следующий день паренек подробно объяснил Мише, как добраться до железной дороги и что лучше врать, если спросят: почему ребенок путешествует один? Встретившая Мишу вечером тетка задала ему хорошую трепку и уложила спать, даже не подумав проинформировать лагерь о счастливом возвращении питомца. А в это время вожатые бродили по окрестным лесам, по колено в ночной росе, Оля Марченко билась в истерике, Новиков находился на грани нервного срыва.
      Посланную “женщину-врача” родственники Гвоздева встретили равнодушно и с откровенным недоумением: парень-то уже дома, чего зря приехала? Тетка предприняла было попытку отправить нерадивого племянника с подвернувшейся оказией назад, но затихла, встретив яростное сопротивление не только Миши, но и Веры Ивановной Давыдовой.
      После отбоя Лешка Новиков напился в стельку и весь следующий день пролежал в постели. Вместо него с Марченко работал Димка Зотов, но постоянно находиться с отрядом он не мог - перед ним стояла еще одна интересная задача.
      В тихий час мне подремать не пришлось - команда вожатых, в состав которой входили я, Верочка Астратова, Олег Косинцев, Гера, Ирина и Сашка -Апельсин, готовилась сыграть в КВН с первым отрядом. Общелагерное шоу обещало стать грандиозным, ведь победа вожатых не была гарантирована. Как правило, дети могли стать чемпионами в любых спортивных состязаниях, зато в соревновании интеллекта и юмора нам обычно не было равных. Но в этот раз наших пионеров взялся готовить сам Зотов, заручившись поддержкой Васиной и Разумовского. Димка подошел к делу серьезно: они с Васиной даже выставили часовых на случай, если лазутчики из команды вожатых захотят выведать чужие секреты.
      На планерке мы порассуждали, и решили, что здорово бы вышло, если бы победили пионеры. Представляете, что для них означает обойти взрослых дядь и теть! Для достижения этой цели либо вожатская команда должна была выглядеть бледнее, либо требовалось подкупить жюри в пользу детей. Второй вариант был совсем уж нечестным - если пионеры обо всем догадаются, то могут сильно обидеться, не нужно, мол, нам ваших подачек! Первый вариант внешне выглядел гладко, но тут возмущалась наша гордость - не хотелось выставлять себя перед детьми совсем уж дураками!
      Зотов, посмотрев пару наших заготовленных мизансцен, утешил вожатскую команду тем, что первый отряд, натренированный им, будет нам достойным конкурентом. Тем более, что у нас было всего два часа на подготовку, в то время как у детей - два дня. Только в импровизациях ребята слабоваты, так что в подобных случаях следовало бы попридержать свое остроумие. На том и порешили.
      Нам не пришлось давать фору противникам: все их заранее отрепетированные номера были прекрасно срежиссированы, талантливо сыграны, вызывали бурный смех и срывали восторженные аплодисменты. При возникновении внештатных ситуаций ребята быстро реагировали, к тому же Васина и Зотов постоянно находились с ними за кулисами. У нас тоже был “генератор идей” - знаменитый Апельсин, и в решающую минуту все рассчитывали на его неповторимое чувство юмора. Словом, борьба шла с равным счетом, когда коварные пионеры подкинули нам фразу, которую необходимо было через двадцать секунд продолжить:
                “Октябренок, мальчик Петя
                Подавился...”

      Это был удар в спину! Парой недель раньше Гера отобрал у кого-то из пионеров бульварную книжонку карманного издания, содержащую нецензурные частушки, преимущественно с сексуальным уклоном. Возмущенному хозяину Каранов клятвенно пообещал, что вернет имущество после отъезда из лагеря, а если парень будет и дальше возмущаться, то сие “литературное” произведение получат в руки его родители. Валялась отнятая книжка у Геры в вожатской, и каждый входящий мог позабавиться виршами, узнать для себя нечто новое, доселе неизведанное, стыдливо похихикать и в результате сказать: какая пошлость!
      Дети и так на лету схватывают любую словесную дребедень, им эти стишки читать вообще было ни к чему, да и нам, взрослым, они ума не прибавляли, но частушки обладали удивительно притягательной силой: за две недели их успел перечитать весь вожатский отряд. Мы обнаружили среди общей массы единственную более-менее приличную вещь:
                Килька плавает в томате,
                Ей в томате хорошо.
                Только я, ядрена матерь,
                Счастья в жизни не нашел!

      Все эти куплеты с первого прочтения так крепко оседали в голове, что выбить оттуда нецензурные строчки ничем не удавалось. Когда Апельсин услышал до боли знакомое “Октябренок, мальчик Петя подавился...”, он мысленно продолжил, содрогнулся, и понял, что ничего иного в течение двадцати секунд предложить не сможет. Мы просто “зациклились” на этом дурацком стишке, поэтому, когда время истекло, Сашка без энтузиазма выдал:
                “Октябренок, мальчик Петя
                Подавился... на рассвете...”

      Хорошо, хоть рифму приличную нашел! “Женщина-врач”, сидевшая в жюри, удивленно воскликнула:
      - Ну, и что тут смешного? По-моему, очень печально!
      Она также, как и другой член жюри, начальник лагеря Уткин, вряд ли была знакома с намозолившим нам глаза народным нелитературным творчеством. Повезло!
      Апельсин погрозил кулаком ехидно улыбавшемуся Зотову, который предложил взять этот вопрос на вооружение команды пионеров и точно рассчитал психологический “ступор”, в который попадут отвечающие.
      КВН все равно выиграли вожатые, правда, с мизерным отрывом. Пионеры тут же начали доказывать народу, что их засудили, их “опекуны” и “тренеры” тоже горячились по поводу провала. Мы с Герой в шутку были изгнаны из отряда: дети велели нам наслаждаться до завтрашнего утра триумфом, пока они с наставником Зотовым будут оплакивать свое поражение. Кажется, ребята понимали, что борьба велась честно, но в глубине души были уязвлены.
      Мы просидели в Карановской вожатской до самого отбоя вдвоем, перебирая вслух удачные моменты вечера. Гера с интересом поглядывал на меня, и я вдруг почувствовала необъяснимую тревогу. Ленка и Олег не появлялись. Я хотела было прогуляться к себе, но Каранов тут же начал обсуждать план завтрашнего дня, словно хотел удержать.
      - В чем дело? - не выдержала я. Меня не покидало ощущение какого-то заговора. - Я, черт возьми, начинаю нервничать! Герка, давай честно? Где Васина? Где Косинцев? Где Зотов?
      - Зотов наших пионеров укладывает. Они сами попросили сегодня...
      - Не увиливай! Я сейчас уйду, - рассердилась я.
      - Уходи! - великодушно разрешил Гера и замолчал. Он точно расчитал, что мое любопытство пересилит.
      - Ну, в чем дело, Гер, скажи! - жалобно попросила я, не трогаясь с места.
      Напарник взглянул на часы и важно проговорил, не глядя на меня:
      - Пойду детей гляну! А ты, Полина, посиди здесь. И никуда не уходи!
      Я сидела в тишине за столом и недоумевала: что за сюрприз мне собираются подкинуть? Чтобы снять напряжение, листала потрепанную Геркину тетрадку с песнями. Неровные синие строчки с гитарными аккордами наверху сливались перед глазами. Я знала почти все наизусть, Каранов меня многому учил, в том числе и новым песням. Я привыкла доверять и слушать своего напарника, поэтому смирно сидела, как дура, и ждала неизвестно чего. В коридоре послышались легкие шаги. В темном проеме открывшейся двери стоял Зотов.
      Он на долю секунды пронзил меня взглядом, потом опустил голову, закрыл за собой дверь и плюхнулся на продавленную пружинную кровать, стоящую возле стола.
      - Вы с Карановым поменялись, что ли? Теперь ты будешь меня меня пасти? - нервно попыталась пошутить я.
      Димка поднял на меня серьезные глаза, будто ничего не слышал:
      - Надо поговорить.
      - О чем? - с идиотской улыбкой вставила я и с ужасом поняла, что опять начинаю вести себя наигранно, пороть чушь, что я все сейчас испорчу своим гадким поведением. Я ненавидела себя, но ничего не могла с собой поделать.
      - Садись сюда! - он устало указал на кровать рядом с собой.
      - Вот еще! Мне и здесь хорошо, - в моем голосе испуг боролся с дерзостью.
      - Да не собираюсь я покушаться на твою девственность! - разозлился Димка. Я бы на его месте вообще себя придушила.
      Он осекся, помолчал, затем вздохнул:
      - Ладно, недотрога, сиди, где хочешь. Только посмотри на меня.
      Боже, ну почему я тут же уставилась на выкрашенную омерзительной синей краской стену с детскими рисунками и с преувеличенным вниманием принялась рассматривать эти картинки, не различая даже цветов!
      - Полина, кажется, я тебе нравлюсь, - Димка не спрашивал, а констатировал факт.
      “Кажется, не просто нравишься, идиот!” - подумала я, а вслух напыщенно заявила:
      - С чего ты взял?
      - Хорошо, не будем о тебе. Будем обо мне. Мне двадцать три года, осталось только написать диплом - и я уеду к себе на родину. Есть девушка, на которой я должен жениться...
      - Знаю, ее зовут Настя! - довольно грубо перебила я Димкин монолог, рискнув оторвать взгляд от надоевшей стены.
      Он не удивился, тоскливо окинул взглядом убогое жилище и продолжил:
      - Я попросил отсрочки... Нет, она не ждет ребенка! - вдруг испугался Зотов, поймав мой взгляд. - Просто я дал ей слово. Мы три года были близки, и я был уверен... Она хороший человек, поверь!
      - Да что мне до твоей Насти! - вокликнула я, ненавидя эту незнакомую девушку, которая, сама того не подозревая, заставила меня страдать.
      - Полина, я думал, что вышел из возраста, когда можно так сильно увлечься. Это... как первая любовь. Она растет и крепнет сама по себе, хотя ее ничто не питает. Я мог бы часами смотреть на тебя, слушать твои глупости, и был бы счастлив от этого...
      Он выждал паузу, словно боясь, что я опять его перебью, но я, к счастью, наконец-то, заткнулась и заворожено слушала, вновь уставившись в синюю стену с рисунками.
      - Сядь рядом, пожалуйста! - почти прошептал без всякой надежды Зотов.
      - Нет! - упрямо ответила я, очнувшись от грез.
      - Черт с тобой. Не знаю, как мне быть теперь. Ты мне кажешься такой молодой и... неискушенной, что ли. Ты уверена в себе?
      - Что ты хочешь от меня - совета?
      - Да не нужны мне советы! Я должен решить сам. Только скажи правду: ты уверена в себе? В своих чувствах?
      Я испугалась. Зотов припер меня к стене своим вопросом, а я не могла, как Васина, резать правду-матку, глядя прямо в глаза. Я не понимала, что Димка задумал, боялась, что мое признание в своей слабости может повлечь за собой неожиданные последствия. Я струсила! И поэтому прокричала, сверкая глазами и театрально заламывая руки по системе Станиславского:
      - Какие чувства? О чем ты, Зотов? Ха-ха! Что это ты себе вообразил? Поезжай и женись, как честный человек! Я не в претензии! Все нормально, мы - классные друзья, я тебя уважаю, как умного и хорошего человека.
      - Мне казалось.., - усмехнулся он посеревшими губами.
      - А первая любовь, Зотов, всегда плохо кончается, ты вспомни! Так что, забудь о маленькой дурочке и женись! - С этими словами я захлопнула за собой дверь и помчалась в свою вожатскую.
      Васина лежала на кровати со скучной миной на лице и очень удивилась при виде своей растрепанной, запыхавшейся подруги:
      - Так рано? Я тебя до утра не ждала! И что? Вы с Зотом поговорили?
      - Так это был заговор! - прозрела я.
      - Ну, а сколько можно было ходить вокруг да около?
      - А кто вас просил вмешиваться? Он почти женат, ему на меня наплевать, а я-то, дура! - тут меня прорвало: из глаз брызнули слезы и я обессилено рухнула на свою постель. В эту ночь я твердо решила - хватит притворяться, довольно неуместного театра. Обязательно скажу ему утром: “Да, Димка, хороший мой, ты всегда прав! Я в тебя влюбилась.”
      Назавтра Зотова в лагере уже не было. Он сбежал, разбудив в шесть часов утра Разумовского, чтобы объяснить свой внезапный отъезд до окончания смены мифическими “семейными обстоятельствами”.

11. ЛЕНКА

      Как меня костерила Васина, вспоминать не хочется. Она, со свойственным ей тактом, ежедневно обливала меня презрением, брызгала ядовитыми усмешками, посыпала солью мои свежие душевные раны. Все красоты окружающей природы померкли, шумные вожатские тусовки до боли раздражали, мысль о предстоящем возвращении домой вызывала омерзение.
      Гера постоянно пытался оградить меня от всяких отрядных дел, но я рвалась к работе, как к единственному спасению. Неделя до конца третьей лагерной смены тянулась, как семь столетий на костре инквизиции. Я должна была смириться, ведь сама же все испортила, жеманная дура!
      Отъезд из лагеря всегда сопровождается испорченным настроением и тяжелой неприятной работой. Во-первых, надо сдать белье, и обязательно не будет хватать десятка полотенец, пары-тройки наволочек или даже простыней, а завхоз опять начнет грозить вычетами из зарплаты. Во-вторых, необходимо сдавать спортинвентарь, а в его рядах потерь еще больше: мячики сдулись, воланы потерялись, волейбольная сетка порвана. В- третьих, надо бдительно следить за пионерами, которые так и норовят что-нибудь натворить, ведь из лагеря их уже никто не выгонит. В-четвертых, вышеуказанных пионеров необходимо как-то заставить убраться в спальных комнатах, в которых они больше жить не будут, а потому считают такую работу бессмысленной. В-пятых, надо очистить вожатскую от своих вещей, навести там порядок и сдать ключ тому же завхозу. В-шестых, проследить, чтобы никто из детей ничего не забыл, и все их вещи были отправлены. И еще много чего нужно переделать, несмотря на клятвы вечной дружбы и обильные алкогольные возлияния до утра накануне, неизменно сопровождающие отъезд из лагеря.
      Васиной было хуже втройне. За день до окончания смены она сорвалась с места и умчалась куда-то, выпросив внеочередной выходной. Косинцев носился, высунув язык, с трудом справляясь со своими вожатскими обязанностями, обзывал “тамбовским волком” уехавшего так не вовремя Зотова, злился, но комментировать поведение напарницы отказывался. Ленка вернулась к вечеру, бледная даже сквозь загар, и заскочила к Олегу, на ходу отбиваясь от приветствующих ее пионеров. Мы с Карановым уводили своих подопечных на прощальную прогулку к реке, поэтому узнали о Ленкином возвращении позже от всевидящих и всеслышащих детей второго отряда, просветивших нас, что Лена с Олегом сильно поругались.
      Я толкнула дверь своей вожатской - она оказалась заперта изнутри. Васина впустила меня, кто-то из пионеров, проходя мимо, участливо спросил: “Лена, ты что - заболела?” “Да!” - раздраженно крикнула Васина, быстро захлопнула дверь и улеглась на кровать.
      - Что-нибудь случилось? - вяло поинтересовалась я, отлично зная, что когда подруга в таком настроении, ответа от нее можно добиваться до следующего года.
      - Я беременна, - как-то совершенно буднично сказала Ленка, как будто сообщала о насморке или о сломанном ногте на мизинце.
      Я замерла, не зная, как реагировать на такое заявление. Васина, такая надежная, рассудительная и правильная, такая гордая и правдивая, и вдруг, как в гоголевском “Ревизоре”: “Ах, какой пассаж!” Она смотрела на меня с ожиданием, но я только смогла произнести пересохшими губами:
      - И когда вы с Олегом успели?..
      - Значит, ты не сомневаешься насчет Олега! - саркастично рассмеялась Ленка. В ее голосе не было слышно истеричных ноток - только злость.
      - А кто же еще мог быть? - пробормотала я. - И что Косинцев сказал на все это?
      Она скривилась, отчеканивая слова:
      - Мой любимый человек предложил мне денег на аборт, назвал меня милой девочкой, и сказал, что лучше расстаться друзьями.
      - Ну, нет! - взбеленилась я. - Он так просто не отделается! Мы будем вдвоем бороться за истину! Что ты намерена предпринять?
      - Я? - Васина закатила опухшие от слез глаза в потолок и карикатурно пожала плечами: - А что мне остается? Избавлюсь от этого ребенка.
      - Дура ты, Васина!
      - Я не дура, я - реалистка. А ты - идеалистка, живешь, ничего об этой жизни толком не зная. Во всем, что с нами случается, плохом или хорошем, виноваты мы сами! Запомни это. - Она отвернулась к стене, показывая, что разговор закончен.
      Ленка никогда не отступала от намеченного плана. Она даже отказалась от предложения перейти в другой автобус, чтобы не ехать домой вместе с Олегом. Разговаривала с Косинцевым ровно, спокойно и взяла у него не слишком большую сумму денег, которую Олег успел занять по вожатым.
      Ей даже хватило мужества думать не только о себе. Ведь “женщина-врач”, оказывается, склерозом не страдала: как только в Москве из колонны оранжевых автобусов выпрыгнула радостно вопящая толпа детей и смешалась с не менее возбужденной толпой встречающих родителей, Вера Ивановна двинула свое тщедушное тело в сторону второго отряда. Пока Васина, как Матросов - амбразуру вражеского дзота, заслоняла Машу Голованову и ее ни о чем не подозревающую маму, мы с Герой пинали в бок Ромку, чтобы тот уводил родителей поскорее прочь. Плетневым- старшим, к сожалению, от серьезного разговора с Давыдовой спастись не удалось, а вот матери Маши так и не пришлось узнать о первом увлечении ее дочери. По крайней мере, в интерпретации “женщины-врача”.
      Насколько я знаю, дружественный союз Геры, Олега и Димки Зотова распался, через полгода все они защитили дипломы и потерялись из виду. Ира Кузьмина после развода вскоре вновь вышла замуж, как ни странно, совсем не за Андрюшу Калинкина. Разумовский прогорел на каком-то предприятии и долго скрывался от кредиторов.
      Сашка-Апельсин несколько лет назад встретил в автобусе Василия Кузьмина - все то же лицо в меру пьющего работяги, мощные мозолистые руки, куце сидящая тоненькая курточка.
      - А я вот к Ирке ездил - дочь повидать. Большая уже! Скучает, говорит. А ты в лагере давно был? - громко и возбужденно расспрашивал он Апельсина.
      - Год назад.
      - И как там - наши есть?
      - Нет, что ты! Нашел пару знакомых ребят. Там, в основном, все новенькие теперь. Прошло наше время.
      - А еда как? Я когда с вами был - там хорошо кормили!
      - Кормежку не помню. Но мы славно погудели!
      Тут Сашка почуял неладное и оглянулся: немногочисленные пассажиры автобуса опасливо косились и стали жаться к выходам.
      - Васька, - расхохотался от души Апельсин, - ты гляди - нас же с тобой за уголовников принимают! А ты все: лагерь, лагерь!
      Я слышала, Сашка пробился на какую-то радиостанцию и чуть-было не стал ди-джеем, но в последний момент что-то не получилось. То ли помешал его не слишком покладистый характер, то ли чокнутые идеи, постоянно бороздящие его мозги.
      Не так давно я встретила Зотова. Поболтав с ним о жизни, и узнав, что Димка развелся с женой, я впала было в депрессию, но муж не позволил мне утонуть в своей печали. Я гляжу на своих дорогих мужчин - мужа и сына - и с грустью понимаю, что никогда не смогу их предать, даже ради прекрасных глаз недосягаемого Димки Зотова.
      А вот с Васиной наши пути разошлись и я очень скучаю по ее вечной ругани и голливудской улыбке. В далекой розовой юности наша безумная вожатская жизнь каждое лето начиналась заново, мы были молоды, беззаботны, совершали массу ошибок, воплощали в жизнь сумасшедшие идеи, переживали за наших пионеров, многие из которых сейчас уже обзавелись своими детьми. Лагерь стал целой эпохой.
      Вожатский отряд “Вершина” в институте еще существует, другие молодые и бесшабашные люди пытаются воспитывать детей, одновременно подрабатывая себе на компакт-диски, совершают глупости и страдают от любви. Я думаю, эти ребята не сильно отличаются от нас.

Юля Пережогина

Все совпадения и узнаваемость персонажей неслучайны.








Сайт управляется системой uCoz